Книга Легенда о "Ночном дозоре" - Наталья Александрова

Рембрандт, недовольно пошевелившись, что-то сонно проговорил на каком-то непонятном, невразумительном языке.

– Спи, спи! – бросила ему живая женщина. – Мы тут сами без тебя разберемся!

Она снова повернулась к двери.

Покойница что-то шептала, не переставая усмехаться, и Гертджи неожиданно почувствовала странную неуверенность.

Может быть, сражение еще не выиграно и ей так и не удастся стать настоящей хозяйкой этого дома?

Она вспомнила того человека в черном, его холодные твердые руки, его глаза, будто видящие ее насквозь… нет, советы такого человека не могут обернуться добром!

– Что будем делать? – довольно спокойно спросила Катаржина, когда они оказались на улице.

Старыгин не сразу откликнулся, потому что сам себе удивлялся, не мог разобраться в собственных ощущениях. Отчего он не хочет поделиться со своей спутницей полученной информацией? Отчего ведет себя скрытно, как будто не доверяет ей? Однако что сделано, то сделано, и он решил, что если сейчас признается, то его темпераментная подруга может устроить грандиозный скандал. И хорошо бы ему сейчас остаться одному хотя бы ненадолго.

– Выпьем кофе, – кивнул он на витрину небольшого уютного кафе, и как только Катаржина направилась к стойке, спустился вниз, где в узеньком коридорчике располагались две двери с мужским и женским силуэтами.

Тщательно заперев дверь и усмехнувшись, он достал из кармана карту Таро, найденную в монастырской келье.

Там, в монастыре, он только мельком взглянул на нее, и сейчас нужно было изучить ее гораздо подробнее и внимательнее, пока Катаржина не хватится его.

Возникшая между ними недоговоренность разрасталась, как снежный ком, карта стала его собственной тайной.

Первое, что он с несомненностью понял, рассмотрев находку, – это то, что карта была из той же колоды, что и три прежние, найденные в Праге. Тот же стиль, та же рука художника, да и время оставило на этом листе точно такие же отпечатки – тот же желтоватый оттенок картона, так же потерты сотнями рук края карты.

Значит, и речи не может быть о том, что эта находка случайна.

Карта была оставлена в келье именно для него, она была посланием ему, запиской, причем оставили ее совсем недавно, чтобы никто посторонний не перехватил это послание.

Но что же ему пытались сообщить?

Он снова внимательно рассмотрел изображение.

Сгорбленная старческая фигура отшельника, длинная седая борода, морщинистое лицо, темно-зеленый плащ с наполовину опущенным капюшоном, посох пилигрима в левой руке, зажженный фонарь в правой… Отшельник, девятый аркан Таро… что же хочет сообщить ему этот сгорбленный старик?

Дмитрий Алексеевич перевернул карту обратной стороной, рассмотрел рубашку.

Ничего особенного.

Снова перевернул лицевой стороной и тут заметил, что номер аркана, изящно выписанная девятка, чуть заметно подчеркнут буровато-коричневой чертой.

Значком того же цвета, каким были нарисованы стрелки на старом пражском кладбище. Что это – губная помада странного оттенка? Или засохшая кровь?

Девятка. Девять. Что это может значить?

Скорее всего, время. Время, когда кто-то будет ждать встречи со Старыгиным.

Место встречи обозначено фреской с изображением врача и больного, и, как в старом советском фильме, изменить место встречи нельзя. А вот время ему сообщили таким способом…

Впрочем, может быть, это ловушка? Или, как в Праге, он найдет в монастыре очередной труп?

Но так или иначе, он должен принять брошенный вызов. Другого пути у него нет.

Когда он поднялся наверх, Катаржина пила кофе за столиком. Взгляд ее темных глаз был непроницаем, Старыгин тоже постарался выглядеть совершенно спокойным.

После кофе она предложила прогуляться.

– Раз уж мы все равно здесь, отчего бы не совместить приятное с полезным? Возможно, мы наткнемся на что-нибудь, что наведет тебя на мысль, где можно искать следы картины…

Он согласился, чувствуя себя двуличным обманщиком. Они долго ходили по городу, потом обедали в крошечной траттории, где подавали удивительно вкусную лазанью и, само собой разумеется, кьянти. Катаржина была спокойна и ровна в обращении, никуда не спешила, пила вино маленькими глотками, ничуть не пьянея, только в глазах ее темный огонь горел все ярче. Старыгин невольно поддался обаянию этой женщины. Она была не из тех, кем хотелось любоваться, кому хотелось дарить цветы, целовать руки, гладить по голове. В ее присутствии не хотелось шутить и дурачиться. Но сила, исходящая от нее, притягивала Старыгина как магнит. И еще загадка.

Кто она? Сколько ей лет? Где жила все это время? О чем думала, вставая утром и глядя в окно? И какие картины расстилались перед ней? Черепичные крыши средневековой Праги? Или суровые замки Шотландии? Или дивные пейзажи Италии – уходящие вдаль поля, одинокие деревья на горизонте, горы, смыкающиеся с небом? Говорят, что итальянские художники эпохи Возрождения для того, чтобы создать на картине знаменитую голубоватую дымку «сфумато», жгли специальные породы дерева, образовывая легкий полупрозрачный дымок. И только великий Леонардо терпеливо, день за днем, дожидался нужного освещения.

«Кажется, я выпил слишком много кьянти», – подумал Старыгин, поймав себя на том, что едва не сказал последнюю фразу вслух.

– Пойдем в гостиницу, – шепнула Катаржина, взяв его под столом за руку.

Темные глаза зазывали и манили, обещая раскрыть тайну. Или загадать новую загадку.

На этот раз она не набрасывалась на него с бешеной всепоглощающей страстью, она прильнула с томительной нежностью, была тиха и покорна. Одежда соскользнула на пол, обнажив тело – худое, но не костлявое, с рельефными тренированными мышцами, тело спортсменки и альпинистки. Старыгин не мог сказать этого о себе – однообразная сидячая работа не способствует развитию спортивной фигуры. Представив, что Катаржина о нем думает, он почувствовал, как лицо и шею заливает краска смущения.

Однако очень скоро эти несвоевременные мысли вылетели у него из головы. Губы ее были податливы, руки горячи, резкий пряный аромат духов подхлестывал его страсть. Он подумал, что так и не понял, чем эта женщина притягивает его.

– Ты колдунья, – прошептал он, приподнявшись и заглянув ей в лицо. – В Средние века тебя сожгли бы на костре инквизиции!

Глаза ее были полузакрыты, ресницы едва трепетали. Она перевернула его на спину и уперлась руками в грудь.

– Закрой глаза! – приказала она, и страсть захватила его снова.

И вот, когда все близилось к концу и наслаждение, подкравшись постепенно, захватило его в свои сети, он посмотрел на нее.

Лучше бы он этого не делал, потому что совсем близко он увидел ее глаза. Ни тени страсти не было в них, просто холодное, рассудочное любопытство, с каким рассматривают божью коровку, случайно севшую на руку, – куда поползет? Почувствовав его взгляд, она тотчас опустила веки, как шторы над вечерним окном. Но Старыгин успел увидеть, и наваждение прошло.