Книга Легенда о "Ночном дозоре" - Наталья Александрова

– Перед вами, синьоры, маленький музей великого человека своей эпохи, монаха и проповедника Джироламо Савонаролы. Он жил здесь и даже какое-то время был настоятелем монастыря Сан-Марко. Если фра Беато Анджелико обессмертил свое имя великими картинами и иконами, то Савонарола вошел в историю тем, что своими пламенными проповедями побудил своих сограждан-флорентийцев уничтожить множество прекрасных произведений искусства, сжечь на кострах сотни картин, украшений и книг, убедив их, что служение красоте и искусству неугодно Богу. Даже великий Боттичелли, подпав под гипнотическое воздействие красноречивого монаха, сжег несколько своих картин… – При этих словах человечек воздел коротенькие ручки к потолку.

Дмитрий Алексеевич переглянулся со своей спутницей – непрошеный гид им очень мешал. Катаржина, кивая головой и улыбаясь, стала потихоньку теснить его в коридор.

– Впрочем, и сам Савонарола вскоре закончил жизнь на костре, обвиненный в ереси, – в упоении рассказывал гид. – Монастырь Сан-Марко взяли штурмом стражники синьории и противники Савонаролы. Монахи дрались отчаянно, защищались подсвечниками и дароносицами. Савонароле предлагали бежать, но он отказался. Именно в этой келье его арестовали, отсюда повели в тюрьму. Потом отлучили по приказу папы от церкви, подвергли пыткам и сожгли на костре. Последователи из числа горожан отвернулись от него, так что оплакивала его смерть только горстка преданных монахов. Что же вы хотите, синьоры, это эффект толпы! – с пафосом закончил экскурсовод уже в коридоре.

Старыгин, не теряя времени, оглядел келью. Стол был девственно чист, тогда он попытался открыть сундук. Тот был заперт. Старыгин перевернул портрет Савонаролы и тоже ничего не нашел. Тогда он заглянул под столешницу, обшарил все углы, но поиски не увенчались успехом.

Не найдя, таким образом, ничего заслуживающего внимания, кроме пыли, Старыгин перешел в соседнее помещение и на пороге его застыл, как охотничья собака при виде дичи.

На стене этой кельи в неповторимой, поэтичной манере Беато Анджелико была изображена простая и трогательная сцена, на первый взгляд не имеющая отношения к Священному Писанию.

Человек в грубом монашеском одеянии заботливо склонился над больным или умирающим… Он или оказывал ему помощь, или выслушивал последнюю исповедь.

Именно та сцена, которую Старыгин видел на часах в пражском Клементинуме. Именно та сцена, на которую в последнее мгновение своей жизни указывал сотрудник Клементинума Мирослав Войтынский, как две капли воды похожий на капитана Франса Баннинга Кока!

Голоса Катаржины и гида доносились издалека. Старыгин вошел в келью и внимательно, сантиметр за сантиметром оглядел ее.

Впрочем, это было не слишком сложно: все убранство кельи состояло из грубой деревянной скамьи да доски, на которой на нескольких языках была сообщена краткая информация для туристов.

Неслышно подошедшая Катаржина остановилась перед этой доской, читая многоязычный текст. Старыгин отступил к окну, и из этого положения увидел какой-то темный плоский предмет, едва заметно высовывающийся из-под ножки скамьи.

Быстро наклонившись, он вытащил то, что оказалось старинной картой Таро.

Девятая карта Старших арканов – Отшельник.

Седобородый старец в монашеском капюшоне, с посохом в левой руке и горящим фонарем в правой.

Непонятно почему, под действием какого-то мгновенного неосознанного импульса, Старыгин спрятал карту в карман, прежде чем Катаржина заметила ее.

– Ну что, – повернулась к нему спутница, – это именно та фреска, которую ты искал?

– Несомненно, – кивнул Дмитрий Алексеевич.

– И что теперь?

Старыгину нечего было ответить.

Гертджи приподнялась на локте, пристально посмотрела на лицо лежащего рядом мужчины.

– Что тебе? – хриплым, неуверенным голосом проговорил Рембрандт.

– Ты позволишь мне надеть тот жемчуг… то розовое ожерелье, которое она хранила в своей черной шкатулке?

– Нельзя, – отмахнулся Рембрандт. – Как ты не понимаешь, если кто-то увидит… Родичи Саскии и без того очень недовольны. Они могут пойти к судье…

– Никто не увидит! – Гертджи лукаво рассмеялась, на круглых щеках появились такие славные ямочки. – Я же не собираюсь надевать этот жемчуг на люди! Что же, ты считаешь – я ничего не понимаю? Только примерить… Никто не увидит, кроме тебя!

Он ничего не ответил, просто не успел ответить, а она уже вскочила – бесстыжая голая девка с большой грудью и круглыми голубыми глазами, ничем не отличающаяся от дешевых шлюх с Нийстраат, нахально расхохоталась, тряся своими обильными телесами, и вытащила из кармана его теплой домашней куртки, висящей на стуле, маленький медный ключик.

Через несколько минут она вернулась – ожерелье из крупного, словно светящегося в темноте розового жемчуга на полной розовой шее было единственным ее одеянием.

– Тебе нравится? – проговорила низким, волнующим голосом и снова скользнула под одеяло. – Я же сказала, глупенький, – никто не увидит, кроме тебя!

– Ты как ребенок, – прошептал Рембрандт, почувствовав, как мгновенно проходит все его раздражение, и обнял ее.

Гертджи лежала на спине, прислушиваясь к ровному дыханию спящего мужчины.

Вот и все, она добилась того, чего хотела.

Конечно, еще не скоро удастся сделаться его женой и полноправной хозяйкой этого дома, но теперь уж хозяин никуда не денется. Она не выпустит его из своих пухлых ручек.

Конечно, ему далеко до ее покойного мужа, до этого беспутного трубача… вот тот был мужчина хоть куда!

Но зато у мейстера Рембрандта есть прекрасный дом, а у его покойной жены – замечательные украшения…

Гертджи почувствовала кожей теплый, словно живой, жемчуг и мурлыкнула от удовольствия, как сытая кошка.

Сонный мужчина почувствовал это и принял на свой счет, сладко потянулся.

Дурачок! Им будет очень легко вертеть…

Вдруг какое-то движение возле двери спальни заставило Гертджи повернуть голову.

В дверях стояла та.

В длинной мятой рубахе, с растрепанными волосами, с красными лихорадочными пятнами на щеках, она смотрела на Гертджи с плохо скрытой насмешкой.

– Что ты смотришь? – прошептала живая женщина, почти не разжимая губ. – Нечего тебе тут делать! Отправляйся обратно, в свою могилу! Зря, что ли, на тебя навалили такую гору земли? Убирайся на кладбище! Покойники по тебе скучают!

Однако мертвая и не подумала уходить. Она подняла бледную полупрозрачную руку и погрозила живой сопернице. И снова странно усмехнулась.

– И что ты смеешься? – прошипела Гертджи, приподнимаясь в постели. – Тебе ли смеяться надо мной? Видела это? – И она приподняла левой рукой розовое ожерелье, чтобы та могла хорошенько его рассмотреть. – Видела? Твой жемчуг у меня на шее, твой муж – у меня в постели… так чему же ты смеешься?