Книга В Петербурге летом жить можно - Николай Крыщук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ах, этот Зверев! Он никогда не мог зафиксировать его появление. Не было, не было – и вот уже тут. На этот случай и тапочки всегда стояли в прихожей на видном месте. Музыка, куранты, звон колокольчиков, не было, не было Зверева – и вот он тут, в приготовленных для него тапочках. И уже ощупывает все вокруг блескучими веселыми глазами, выщелкивает что-то из мефистофельской бородки, высвобождает то и дело лесным движением шею из тесного ворота и неслышно хихикает. Любил он Зверева в эти его появления.
Когда и как они познакомились, он не помнил: в первый раз не спросил, а потом уж неловко было. Здраво рассуждая, в школе еще, наверное, приятельствовали, потому что именно тогда была эта варварская привычка друг друга по фамилии окликать.
Зверев часы заводит, а он шахматы расставляет, а Зверев уж опускает пакетики «Липтона» в стаканы с кипятком. Верхний свет они меняют на настольную лампу. Первые ходы делают быстро и молча, а когда он первым задумывается, Зверев начинает невзначай и всегда с главного:
– Японцы научились синтезировать мясо из молока. Я думаю, мы спасены.
– Ты так говоришь, – отвечает он с присущим ему юмором, – как будто по молоку мы уже догнали и перегнали.
– Чудак, – отвечает Зверев. – Главное, найти метод. Скоро научатся из камня выдавливать слезу и сотворять из нее сыр. Теперь это дело техники.
Они ведь уже немолоды, родились в первой половине века, а разговаривают, как мальчишки, и благородны и нежны, как мальчишки. Не то что «детский», даже линейный мат никто себе не позволит, лучше уж сыграть глупость.
Два «Каракума» еще откуда-то.
Зверев неизменно после второй чашки заговаривает о джазе: Мадди Уотерс, Чарли Паркер, Дейв Брубек, Дюк Эллингтон, Лестер Янг, Рэй Чарльз… Он раскачивается и напевает. И хотя «На сопках Мань ч-журии» и «Славянка» говорят хозяину несравненно больше, он рад широте диапазона и искренности.
– Я ей говорю: если ты без легкого – не кури, – на тетку Зверев всегда жалуется. Это вроде репризы.
Утро. На небе вырастают деревья. Ранние резкие голоса и шум метел за окном обнаруживают непрерывность жизни. Для них это – час философии. Король стоит под шахом, а они:
– Вселенная все же ограничена, душа моя. Лет через девятьсот начнет сжиматься.
– Ага, как матка, – шутит Зверев.
Птицы уже перебивают друг друга. Остыл чай. Шах королю не опротестован. Разговор течет – в этом же все и дело.
– …и вдруг – два вертикальных огня и мачта. Большой корабль. Но и у него такой скорости не может быть. Он уже в кабельтове от меня. А ходовых огней нет. И тут вижу – всходит звезда…
Нагрузки у него по работе и по жизни несложные. Времени много. На кладбище ездит два раза в год.
Зверев иногда встречается ему в толпе, но не признается или легкомысленно помахивает рукой на бегу. Он долго обижается на него, но когда тот все же является, благородство не позволяет ему начать разговор с укора, а исчезает он так же незаметно, как является, и отношения у них получаются как бы гарантированные.
Новый год… Замечательный повод позвонить по неуютному адресу. Там на подоконнике круглогодично растут лимоны и помидоры, а в застекленной лоджии устроен мир Раи (по имени хозяйки) – жасмин и гиацинт с ненавистью поглощают аромат вносимого чая. Каллы не пахнут. Там меня не ждут.
Но Новый год!.. Пузырьки шампанского лопаются на мембране.
«Але! Але! Слышно чудовищно! Мне, пожалуйста, и непременно, хоть на два слова!..»
«Вам кого?»
«С Новым годом, косолапый! И всех своих целуй! Это звонит ваш учитель по гражданской обороне Семен Семенович Никудышин».
«Вы, вероятно, ошиблись. По гражданской обороне у нас был Пал Палыч Абсолютнопропащий».
«Да это все равно! Какое имеет значение? Рая-то ведь так Рая и есть! Раю мне надо. Рая!..»
«Рая в ванной».
«Знаю, все знаю! И тапочки у двери, и халатик на гвоздике, отметившем последний рост сына, и колонки там под зеркалом, а в них Вивальди, и мысли…»
«Откуда вы знаете про мысли?»
«Некорректный вопрос, косолапый! Ты мне трубочку дай! Я все-таки ваш учитель. Могу я просто проздравить?»
Новый год… Звоню другу.
«Слушай, ты не обижайся на меня, что ты мне не отдал когда-то три рубля. Что за счеты между нами, ей-богу! Я тебя как любил, так и люблю, хотя и не помню точно, как выглядишь. Тем более выглядишь уже, наверное, иначе».
«Спасибо, что позвонил! – отвечает. – Я как раз Нобелевскую премию получил. Вполне могу рассчитаться».
«Как не стыдно, слушай? Сколько соли вместе съели. Лучше расскажи, как твоя предпоследняя жена?»
«Хуже некуда. Сменила малиновую помаду на перламутровую. Совсем не узнаю. Только и помню, что кошек любила, а я любил ее. На последнюю подал в розыск – жить без нее не могу. Пыль заела. Нужна хозяйка».
Скоро уже полночь. В небе кувыркается распил луны. Пахнет анисом. Звоню приятелю в избирком.
«Только честно, неужели все галочки стоят именно в тех квадратах? Я-то за Тимура голосовал. В меньшинстве, конечно. Да и большинство моих знакомых в меньшинстве. Сейчас загружаем всем лишним птицу-тройку и – адью! Вот только коренник за Ивана голосовал, а извозчик – за Диабетика. Куда привезут – не знаю. Ну, поминай с лихвой!»
Небо посыпано звездами. Разеваю рот, жаба в груди дышать не дает. Звонит телефон.
«Чтоб вы прокисли, ей богу! От ваших лечебных пельменей одна изжога. И надо бы вам знать, молодой человек, что качество продуктов самым решительным образом влияет на представление о смысле жизни и в целом определяет философскую установку. От ваших пельменей я стал пессимистом».
«Не огорчайтесь, – отвечаю. – Шарлатаны процветали во все времена. А сам я специализируюсь по земснарядам. Вы, к счастью, ошиблись номером. С Новым годом, брат!»
Откровенно говоря, мне давно уже не хочется жить. Но есть еще хочется. Где-то я его понимаю. Еще звонок.
«Если вы настаиваете на рокировке, то вам шах на С5 слоном».
«Нет, что вы, – отвечаю. – Я готов извиниться».
«Мне ваши извинения не нужны. Вы настаиваете на рокировке?»
«Напротив, я хожу ладьей на В1, и вам мат».
Звонки, звонки… До Нового Года совсем ничего.
«Мурлыка. Мурлыка? Неужели ты меня бросил, не предупредив? И забыл, как в хрустящем целлофане ломалось солнце и мы коллекционировали сады и парки? Я не верю, не верю!»
«Не расстраивайся, дорогая! С Новым годом! Мурзику привет».
Стрелки на часах уже не косят. Сейчас подъедет жена – ей кажется, что мы заодно. Птица-тройка переминается в оттепельной каше. Морозные ветви тают на обоях. Книга «Звезды и судьбы» лежит на подоконнике не прочитанная. В бокале мерцает шампанское.
