Книга Пять дней - Дуглас Кеннеди

— У меня тоже.

— Может, придумаем что-нибудь вместе?

— Не возражаю.

Ричард улыбнулся, произнес:

— Итак… хотите, покажу, где я намерен жить?

— Вы переезжаете в Бостон?

— Да, буду жить здесь неподалеку, на углу Бикон-стрит и парка Бостон-коммон.

— И когда же, если не секрет?

— В другой жизни, — ответил он, глядя мне прямо в глаза.

Глава 4

Пусть я мало знаю мир за пределами восточного коридора США, но мне трудно представить, чтобы где-нибудь я встретила нечто более совершенное, чем идеальный осенний день в Новой Англии. Особенно такой, как сегодня, в эти предвечерние часы. Солнце еще сияет, и парк в его предзакатных лучах пылает всеми оттенками меди. Небо чистое, беспримесной голубизны. Легкий ветерок, предвестник уходящего лета и надвигающихся холодов мрачной зимы. Украшающая парк листва — взрыв дивных осенних красок. Дубы, убранные в багрянец и золото, искрящиеся вязы.

— Листва расцвечивает парк, не так ли? — спросила я Ричарда, когда мы пересекли Бикон-стрит и вошли в Бостон-коммон.

Задай я этот вопрос Дэну, он закатил бы глаза и обвинил меня в умении ставить собеседника в невыгодное положение, щеголяя «умными словечками». Ричард же просто улыбнулся и сказал:

— «Расцвечивает» — хорошее слово. Более поэтичное, чем «украшает», «наряжает» или «декорирует».

— «Декорирует» я бы уж точно никогда не употребила.

— Смотря в каком смысле его употреблять. Например: «В далекие времена парк Бостон-коммон декорировали трупами казненных, свисавшими с деревьев».

— Господи помилуй, где это вы вычитали?

— Давным-давно, на заре истории нашей страны, Бостон-коммон — наш первый общественный парк в эпоху колонистов — также являлся местом проведения публичных казней через повешение. Пуритане, отличавшиеся крайней строгостью нравов, считали, что публичная казнь — отличный пример наказания преступника в назидание другим членам общины.

— И вам известно точное место казней? — спросила я. — В парке есть где-нибудь старое трехсотвосьмидесятилетнее дерево с табличкой, информирующей посетителей, что это святилище смертной казни в Америке?

— Я склонен сомневаться в том, что бостонское ведомство по туризму готово продвигать эту идею.

— А в Салеме можно увидеть то место, где ведьм истязали и конечно же сжигали.

— Здесь, в этом парке, тоже повесили одну ведьму, Энн Хиббенс, в тысяча шестьсот пятьдесят шестом году.

— Откуда вы знаете?

— История — мое хобби. Особенно американская история эпохи колонистов. А жители Салема раскручивают историю про охоту на ведьм по одной простой причине: они понимают, что, популяризируя данный аспект американской готики, который всем нам так импонирует, они могут заработать на туристах кое-какие денежки. В каждом из нас живет Эдгар Аллан По. Любовь к театру ужасов, к причудливому и пугающему. Мы верим — и это конек всех евангельских христиан, — что грядет Апокалипсис, что наши «дни сочтены», что не сегодня-завтра — это лишь вопрос времени — Четыре всадника Апокалипсиса появятся и возвестят о возвращении Иисуса Христа и восстановлении Его царства на земле и что все утвердившиеся в вере вознесутся на небеса, а мы, все остальные, безбожники, будем доживать свои дни в вечных муках.

— Однако еще вчера вы отстаивали семейные ценности, о которых без умолку твердят евангелисты, причем вещали как истинный республиканец.

— Почему вы решили, что я республиканец?

— Вы это отрицаете?

— Несколько раз я голосовал как независимый избиратель.

— Но за демократов никогда?

— Раз или два. Хотя мне их программа не близка. Впрочем, как и программа новой Республиканской партии, которая мне кажется радикальной и бесчестной.

— Так вы, получается, кто у нас по своим политическим убеждениям?

— Трудно сказать. Запутался. Теперь уже и не соображу, к кому я отношусь.

— Знакомое чувство.

— Вы говорите о политике?

— Вообще обо всем.

— «Нет дороги домой».[38]

— Точно. Как у Дилана, да?

— Абсолютно.

— Вам нравится Дилан?

— Конечно. И вас это удивляет, да?

— Вы услышали в моем голосе удивление?

— Да.

— Я приятно удивлена.

— Потому что я седой, стареющий мужик, который одевается как гольфист-любитель…

— Если вам не нравится ваш стиль…

— Знаю. Нужно его изменить. — Потом, глядя вдаль, он добавил: — Прекрасный денек. Просто идеальный.

— Я тоже подумала об этом минуту назад.

— Интересно, британцы были столь же очарованы здешней осенью, когда стояли лагерем в этом парке в период Войны за независимость?

— А вы знаток истории Колонии Массачусетского залива, мистер Коупленд.

— Зато дома, когда бы я ни упомянул какой-нибудь исторический факт, жена непременно указывает мне, что я щеголяю своей эрудицией.

— Это печально — печально и вполне типично. Мой муж говорит мне то же самое, если моя одержимость лексикологией вдруг проявляется слишком ярко…

— Вообще-то, он должен бы гордиться этим.

— Чем? Тем, что его жена не выпускает из рук словарь?

— Неужели он не понимает, что эта любознательность, потребность узнавать что-то новое — это выражение…

Теперь он оборвал свою мысль на полуслове.

— Продолжайте, — попросила я. — Что вы хотели сказать?

— Я могу говорить только за себя. Видите ли… я потому так много читаю, постоянно лезу в книги… в общем, это своего рода лекарство от одиночества, да?

— Пожалуй.

Несколько минут мы шли молча.

— В общем, как я говорил, — нарушил молчание Ричард, — британцы использовали территорию парка в качестве лагерной стоянки. И казни через повешение здесь продолжались до тысяча восемьсот семнадцатого года. Да, а в тысяча семьсот тринадцатом году здесь произошло крупное восстание: в городе не хватало продовольствия, и народ взбунтовался. А вам известно, что в тысяча шестьсот шестидесятых пуритане здесь повесили одну женщину за то, что она проповедовала квакерство — вот до чего они были фанатичны. И… о боже, только послушать меня. Распинаюсь, как на викторине, где нужно за минуту рассказать все, что тебе известно об истории бостонского парка.