Книга Полтора кролика - Сергей Носов

– Вот готовый рассказ! Святочный! Настоящий! – с жаром воскликнула Лидия Петровна.

Сочинитель сказал:

– Вам зачтется.

Капитан ответил:

– Надеюсь.

– Вы очень медленно пишете, – сказал сочинитель.

– А вы быстро? – резко спросил капитан. – Мы с Фомичом, с капитаном Фомичевым то есть, ездили на Шелонь в позапрошлом. Утром пришли на камни, туман такой сгустился, не то что поплавка, своих сапог не видно. И точно – как у вас. Я ему: «Фомич, ты где?» А он: «Здесь я», и только голос один, а самого нет его. Просто вспомнилось, когда читал ваш этот. Как будто голос услышал.

Сочинитель сказал:

– Два капитана.

– Отлично сказано, – сказал капитан.

Сочинитель подписал оформленный капитаном счет.

Капитан открыл сейф, вынул ячейку № 7.

– Кроме денег теперь. Вот – документы. Паспорт… членский билет… кредитная карта… Далее… Телефон… Крестик нательный, серебряный… шариковая ручка… Вы уж извините, в опись не все включили, но, что не включили, все возвращаем… Номерок из гардероба, происхождение не установлено… Фотография предположительно жены…

Капитан оторвал взгляд от описи, чтобы оценить реакцию собеседника. В любом случае, как бы ни было там, тот мог ответить хотя бы на «предположительно», и тогда бы разговор, глядишь, получился куда б задушевнее, но сочинитель не захотел откликаться на провокацию, пускай и невинную, – он промолчал.

– Ну и это еще… журнал, с вашим рассказом.

– Можете взять.

– Могу, – согласился капитан.

– В качестве трофея, – добавил сочинитель.

– Нет. Так не пойдет. Только от чистого сердца.

– Как вам угодно.

– Это как вам угодно. Но трофеев мы не берем. Только от чистого сердца.

– От чистого сердца, так от чистого, – сказал сочинитель.

Капитан сомневался.

– Надписать?

– Вы ж с обидой надпишете.

– Как фамилия? – спросил автор.

Поразмыслив, капитан ответил:

– Ершов.

И еще подумав:

– Олег. Если с отчеством, то Андреевич.

Он все еще не был уверен – не в том, как он зовется по паспорту, а в целесообразности дарственной надписи: клиент владел ситуацией и отдавал себе в этом отчет. Капитан опасался насмешки.

– Там Судаков, а я Ершов. Тоже ведь странность.

Сочинитель подписал протокол, полистал журнал и нашел себя. Он написал над своей фамилией левее рисунка: «Капитану Ершову – от чистого сердца». И посоображав секунды четыре, приписал: «На память о Фомичеве».

– Был человек, – сказал дежурный-инспектор, прочитав написанное. – Спасибо.

– Я свободен теперь?

– Вполне, – капитан Ершов встал и пожал сочинителю руку. – Берегите себя.

Бывший клиент твердым шагом пошел на выход.

Он, однако, замешкался на пороге, зацепившись карманом пальто за дверную ручку, – через открытую дверь повеяло свежим холодным воздухом, пара-другая снежинок влетела в приемную комнату. Сочинитель закрыл дверь за собой, и только тогда капитан Ершов вспомнил, какой здесь густой и тяжелый воздух. Он убрал оба журнала в ящик стола, сначала журнал регистрации лиц, потом гламурный, с рассказом, и подошел к окну открыть форточку. Фельдшер Лидия Петровна достала из кармана халата круглое зеркальце и стала смотреть на себя с выражением легкой брезгливости.

– Я бы не хотела на сковородке, – сказала она, рассматривая мешки под глазами своего зеркального отражения. – Но и когда совсем ничего, когда пустота, мне тоже не хочется.

Капитан смотрел в окно: давно таких не было хлопьев. Что-то в их изобильной пушистости было детское и неземное.

Лобовое стекло «батона», оставленного до новой смены во дворе, уже заметно припорошило. Кто-нибудь обязательно напишет пальцем гадость. Капитан даже знал, какую.

Хозяева сада

И, кажется, вечор еще бродил

Я в этих рощах.

Ночь, теплая, уже не белая, августовская ночь. Последний (наверное, последний) трамвай. Мы выходим из пустого вагона, идем по безлюдной Садовой. Оба одеты не по-городскому: на мне резиновые сапожки, отец в стареньких кедах, за плечами у него рюкзак, в котором лежит большая хозяйственная сумка; у нас фонарики – на плоских больших батарейках, которые забавно проверять на язык.

За оградой в глубине Михайловского сада едва мерцают огоньки – два, три, четыре… то появляются, то гаснут. Это пришедшие раньше нас. Увидев огоньки, отец воодушевляется: значит, мы не одни – есть что собирать! – значит, выползок ожил!.. Кажется, нам действительно повезло – днем был дождь; все складывается как нельзя удачно.

Влажная почва и теплая ночь – главные условия хорошей охоты.

Ворота закрыты, висит замок – на ночь сад закрывается. Будем проникать со стороны Садового моста, в год моего рождения его стали называть Первым Садовым, чтобы не спутать с тогда же нареченным Вторым, но я еще об этом не осведомлен, потому что моя голова еще не забита ненужным.

Мне девять лет.

Ограда завершается округлой секцией; пики, исходящие из одной точки, под разными углами целятся в пространство Марсова поля. Залезаем на парапет; хватаясь за пики и нависая над береговым скосом, перебираемся в сад. Отец доволен: нас никто не заметил. Не зажигая фонариков, идем в темноту, подальше от освещенной Садовой. Трава влажная, это хорошо, они любят сырость.

Отец включает фонарик, мы видим край газона; крохотные кучки земли – это следы недавнего присутствия выползков. Самих, однако, выползков нет. «Шумно идем, – говорит отец, – попрятались». Я знаю: у них великолепный слух. Неужели у них есть уши? Мы проходим еще в темноте – тихо-тихо, почти на цыпочках. Некоторое время стоим, замерев. Тишина. Город уже уснул. Где-то далеко, за Фонтанкой, проезжает машина. Над нами кроны старых деревьев – безветрие, – листья лип не шумят. Оборачиваюсь на темный силуэт пристани-павильона. Днем здесь играют в шахматы за столиками и на скамейках. Что это за силуэт – словно кто-то сидит? Может быть, уснул шахматист?

«Посвети», – тихо произносит отец, я включаю фонарик, направляя луч ему под ноги, и словно кто-то в землю зарытый хочет ощупать поверхность земли высунутым мясистым мизинцем – вот что мы видим: настоящего выползка! Отец медленно наклоняется к нему, замирает на секунду-другую и, быстро схватив двумя пальцами, стремительно вытаскивает из норки. Я поражен: я никогда не видел таких длинных червей! Сантиметров тридцать, не меньше!

Это не простой земляной червяк, это не из тех, которых я собирал в деревне. Большой ночной выползок, вот кто он. Днем он прячется глубоко под землей, ночью поднимается наверх, чтобы высунувшись из норки, поработать цепким ртом, собирая гниющие травинки и листья. Земля Михайловского сада очень богата выползками. Теперь я сам это вижу. Куда ни посветишь фонариком, всюду они. Но поймать выползка не так-то легко. Только коснешься – и он мгновенно исчезнет. Прячется под землю с невероятной скоростью. С легкостью проскальзывает между пальцев. Надо уметь. Я учусь. Если схватить не у самой норки, ускользнет обязательно. Мне удается вытащить из земли только четвертого. Приноровился, у меня получилось. Огромный, не стыдно испугаться такого.