Книга Поезд сирот - Кристина Бейкер Кляйн

И тогда они удочерили некую Маргарет.

Мейзи. Молли откидывается на спинку стула. Выходит, Мейзи не погибла в огне.

Всего через десять минут после начала поиска Молли уже смотрит на годичной давности фотографию женщины, которая, по всей видимости, и есть белокурая младшая сестра Вивиан: Маргарет Рейнольдс, урожденная Шацман, восемьдесят два года, в окружении детей, внуков и правнуков в своем доме в Райнбеке, штат Нью-Йорк. Туда два с половиной часа пути от Нью-Йорка и немного больше восьми – от Спрус-Харбора.

Молли набирает: «Маргарет Рейнольдс, Райнбек, штат Нью-Йорк». Тут же всплывает некролог из «Паукипси-джорнал». Пятимесячной давности.

Миссис Маргарет Рейнольдс мирно скончалась в субботу во сне, после непродолжительной болезни. Ей было 83 года. В окружении любящего семейства…

Утраченная – обретенная – и снова утраченная. Решится ли она сказать об этом Вивиан?

Хемингфорд, штат Миннесота

1930 год

Поправившись, я начинаю вместе с мисс Ларсен ездить в школу на черной машине. Миссис Мерфи чуть ли не каждый день мне что-нибудь дарит: юбку, которую, говорит, нашла в шкафу, шерстяную шляпу, пальто бежевого цвета, сиреневый шарф, такие же перчатки. Кое-где не хватает пуговиц, есть небольшие дырочки, надрывы, некоторые вещи нужно подрубить или ушить. Однажды миссис Мерфи застает меня за починкой – я пользуюсь ниткой и иголкой, которые мне подарила Фанни. Она восклицает:

– Экая полезная барышня, прямо как карман в рубашке!

Еда, которую она готовит, знакома мне еще по Ирландии и вызывает целый поток воспоминаний: колбаски запекаются в духовке вместе с картофелем, чайный лист лежит в бабушкиной утренней чашке чая, выстиранное белье полощется на веревке за ее домом, тихий звон церковных колоколов долетает издалека. Бабуля говорит: «Вот ведь покушали всласть» – после доброго ужина. И еще всякие вещи: перепалки бабули с мамой, пока папа, мертвецки пьяный, валяется на полу. Мама кричит: «Вы избаловали его, как не знаю что, – никогда он не станет нормальным мужиком!» – а бабушка в ответ: «Ты гноби его побольше – он вообще перестанет домой приходить». Иногда меня оставляют у бабушки на ночь, и я слышу, как она перешептывается с дедушкой за кухонным столом: «Ну и что нам теперь прикажете делать? Кормить их до самой смерти?» Я знала, что они сердятся на папу, но и мама их раздражала, тем более что родом она была из Лимерика, а ее родные ни разу и пальцем не пошевелили, чтобы помочь.

Помню тот день, когда бабушка подарила мне кладдах: я сижу у нее на кровати, вожу пальцами по пупырчатому белому покрывалу, будто по Брайлю, и смотрю, как бабушка одевается, чтобы идти в церковь. Она сидит за маленьким туалетным столиком с овальным зеркалом и слегка взбивает волосы щеткой, которой очень дорожит, – из лучшего китового уса и конского волоса, говорит она, когда позволяет мне потрогать гладкую бежевую ручку и колкую щетину; щетку она хранит в специальном футляре. Денег на эту вещицу она накопила, штопая чужую одежду; на это, говорит бабушка, ушло четыре месяца.

Положив щетку на место, бабушка открывает шкатулку, где хранит свои драгоценности, бежевую, из искусственной кожи, с золотистой отделкой и золотым замочком, а внутри с обивкой из пухлого красного бархата; взору моему предстает целая сокровищница: блестящие серьги, тяжелые ожерелья из жемчуга и оникса, золотые браслеты. (Мама впоследствии не раз фыркала, что все это дешевая бижутерия из деревенской лавки, но тогда мне все это казалось невообразимой роскошью.) Бабушка выбирает клипсы из мелких жемчужин с мягкими, подбитыми тканью застежками, прикрепляет по очереди к своим длинным мочкам.

На самом дне шкатулки лежит крестик-кладдах. Я ни разу не видела, чтобы бабушка его надевала. Мне она рассказывала, что ее папа – он уже давно умер – подарил ей этот крестик к первому причастию; ей тогда было тринадцать лет. Она собиралась отдать крестик своей дочери, моей тете Бриджид, но Бриджид вместо этого захотела золотое колечко с камушком по месяцу своего рождения.

– Ты моя единственная внучка, я хочу отдать его тебе, – говорит бабушка и застегивает цепочку у меня на шее. – Видишь, как эти полосы переплетаются? – Она дотрагивается узловатым пальцем до выпуклого рисунка. – Они показывают, что дорога бесконечна, она уводит от дома, а потом приводит обратно. И пока ты его носишь, ты всегда будешь рядом с тем местом, откуда начался твой путь.

Через несколько недель после того, как бабушка подарила мне кладдах, у них с мамой случилась очередная ссора. Голоса звучали все громче, и я увела близнецов в спальню в конце коридора.

– Ты хитростью его окрутила, он еще не был готов, – кричала бабушка.

И мамин ответ, отчетливый и однозначный:

– Если мать не позволяет мужчине и пальцем пошевелить, жене потом ничего с ним не сделать.

Хлопнула входная дверь, я знала: это дедушка в ярости выскочил из дому. А потом я услышала громкий удар, крик, бросилась в гостиную и увидела: бабушкина щетка из китового уса разбита на мелкие куски о камни очага, а на лице у мамы выражение торжества.

Не прошло и месяца, а мы уже плыли на «Агнессе-Полине» на Эллис-Айленд.

Я узнаю́, что муж миссис Мерфи умер около десяти лет назад, оставив ей этот огромный дом, но совсем мало денег. Ей нужно было как-то жить, и она стала пускать постоялиц. Они выполняют работу по дому, следуя графику, который сменяется раз в неделю: готовка, стирка, уборка, мытье полов. Скоро и я начинаю вносить свою лепту: накрываю стол к завтраку, убираю тарелки, подметаю пол в прихожей, мо́ю посуду после ужина. Миссис Мерфи трудится больше всех: встает до зари, чтобы испечь булочки и печенье, сварить кашу, а ложится последней – и выключает весь свет.

По вечерам постоялицы собираются в гостиной, обсуждают, какие чулки лучше – со швом сзади или гладкие, какая марка самая ноская, а какие кусаются; какой оттенок губной помады красивее всех (удается прийти к общему мнению: «Алый костер» от «Риц»); кому какая пудра больше по душе. Я тихо сижу у камина и слушаю. Мисс Ларсен редко участвует в разговорах; по вечерам она готовит планы уроков, сама что-то изучает. Для чтения она надевает маленькие золотые очки – а читает она почти все время, когда не занята по хозяйству. У нее вечно в руке то книга, то тряпка, а иногда и то и другое.

Я начинаю чувствовать себя как дома. Но хоть я и надеюсь втайне: миссис Мерфи забыла, что мне здесь не место, – на деле она не забыла. Однажды мы с мисс Ларсен выходим после занятий из машины, и в вестибюле стоит мистер Соренсон, в руках все та же черная фетровая шляпа, он держит ее как руль. Внутри у меня все сжимается.

– А, вот и она! – восклицает миссис Мерфи. – Заходи, Ниев, в гостиную. Присоединяйтесь, мисс Ларсен. Да закройте же дверь, мы тут замерзнем насмерть. Чаю, мистер Соренсон?

– С превеликим удовольствием, миссис Мерфи, – отвечает мистер Соренсон, грузно шагая за ней следом через двустворчатые двери.

Миссис Мерфи указывает на диванчик, обитый розовым бархатом, он тяжело садится, ну чисто слон, какого я когда-то видела в книжке с картинками; живот выпирает между округлыми ляжками. Мы с мисс Ларсен садимся в кресла. Когда миссис Мерфи исчезает на кухне, он наклоняется ко мне с ухмылкой: