Книга Легкая поступь железного века - Марина Кравцова

— Я с тобой поеду, — неожиданно заявила Мите едва ли не перед самым отъездом Наталья. Этого уж никто не ожидал! Наталья Алексеевна, от всех тревог места себе не находящая, успела уже внушить нечто вроде благоговейного страха Маше и Мите, и напрасно Ванечка Никифоров пытался им доказать, что барышня — создание добрейшее. Маша в этом, в общем-то, и не сомневалась, но от странных взглядов, то и дело бросаемых на нее Натальей, от пристального внимания, с которым девица Вельяминова за ней наблюдала, было не по себе. Наталья имела право даже на ненависть к ней, Маша смиренно это принимала, но ей становилось страшно. И вот теперь… Для чего барышне понадобилась Любимовка? Уж не для того ли, чтобы поставить в известность Степана Степановича, где скрывается его беглая холопка? Маша поделилась этими мыслями с Петрушей, но тот и слушать не захотел.

— Наталья Алексеевна никогда не предаст! — был его твердый ответ, хотя в глубине души он и сам терялся в недоумении по поводу странного поведения бывшей своей невесты.

Наконец, собрались — Наталья с неизменным своим Сенькой, и Митя. Петр и его возлюбленная отпускали их с тяжелым чувством. Кроме того, Маша, которую все считали близкой родственницей господ, невольно принимала на себя в их отсутствие роль хозяйки, что тяготило ее невыносимо.

…За окном метались тонкие вишни под жестким натиском ветра, еще чуть-чуть — и огромные капли брызнут на желтеющую траву, мгновенно переходя в обильный дождь, а там — и в ливень. При такой погоде очень хорошо, славно, уютно, сидеть в тепле за самоваром и угощаться, чем Бог послал, — через верного своего служителя — иерея Сергия. Сам батюшка Сергий ел мало, слегка поглаживая бороду, слушал он вдруг разговорившегося Митю, который, возбужденно блестя черными глазами, рассказывал обо всех приключениях — своих, Машиных, Ксеньиных. Слушал батюшка очень внимательно, но меж тем и думал о неисповедимости судьбы Божьей, приведшей в его тихий дом вместе этого мальчика-иконописца и утонченную красавицу-барышню, что сидит и тоже вроде слушает, а сама явно думает о чем-то своем…

Но вот Митя закончил рассказ, а закончив, тут же засмущался, раскраснелся, опустил длинные ресницы.

— Так что ж, — ответил на его речь священник, — ежели барышня Ксения Петровна пожелает, милости просим в гости! Так ей и передай. Да и не пожелает, так все-таки уговори как-нибудь. Только не стращай ничем и не шуми, — это ей, видать, от дядьки ее чумового поперек горла… А вообще-то… ох как все сие удивительно! Ну а Машеньке передай — на всех на нас Божий суд найдется, и на обидчика ее, Степана Степановича, нашелся. Да милостивый суд — ждет Господь обращения грешной души. А все ж таки и страшный — как его тогда, при пожаре, удар его хватил, так все и не оправится никак. Теперь лежит да, видать, думает о жизни-то, как прожил, чего путного сделал али непутевого. Ох, как Господь сейчас обращения его ждет! Был я у него… Лежит, насупился, слова сказать не может — язык отнялся. Я и так, и эдак, мол, давай исповедывать буду, грехи называть, а ты кивай, коли есть грех такой. Еще сильней нахмурился и знаком показывает: ничего не хочу, мол. Вот. И как уж быть с ним теперь? Я-то все о нем расспрашиваю, а сам не еду пока. А он совсем нынче один, даже старый друг его, господин Бахрушин, не навещает. Дочке, говорят, писали за границу, ни ответа, ничего… Вот так.

— Навестить бы его, — робко изрек Митенька, почувствовавший, несмотря ни на что, сострадание к Любимову.

— И то, — обрадовался отец Сергий.

— Батюшка, — вдруг заговорила молчавшая дотоле Наталья. — Давно вы в этом селе служите?

— С младых лет, здесь еще и батюшка мой служил. Здесь я и родился.

— Так, может быть, помните такого… Павла Дмитриевича… — тут Наталья запнулась и нахмурилась, она вдруг поняла, что даже не знает фамилии человека, которому так доверилась. Вздохнув, продолжила:

— Он рассказывал мне, что тоже в этих местах родился…

— Это какой же такой Павел Дмитриевич? — нахмурил лоб батюшка, старательно припоминая.

— Ох, сама не знаю! Знаю только, что забрали его в Тайную канцелярию при Царице Екатерине…

— О! — воскликнул священник, даже не дослушав. — Павлуша-то! Да как не знать, он ко мне на исповедь ходил! Да, забрали… У нас тут все окрестные господа с месяц, наверное, с перепугу носа за порог не казали, боялись, как бы и их следом не потянули, — он дружбу-то со многими водил.

— И с Любимовыми?

— И с Любимовыми. Да. А потом у нас у всех от боязни, а первее — у самых близких его друзей, и имя-то его стерлось с уст, позабылось, будто и не было человека вовсе. Был да сплыл — исчез. Да-а-а… И никто не знает, что с ним сталось. Постойте! Так неужто вы знаете? Неужто жив наш князь?

— Князь?

— Да, Павлуша. Он ведь Мстиславский урожденный.

— Вот как? — удивилась Наталья. — Род знаменитый…

— Да-да. Богат он был, уважаем, князь Павел Дмитриевич, несмотря на юность свою… Добрый, мухи не обидит, хоть и повеселился тож вовсю на батюшкино наследство. Именье у него хорошее было, земли, да все забрали… И долго потом я мучался: не на меня ли наглядевшись, проявил он дерзновение, потому как сам тогда, будучи еще молодой ревности исполнен, возглашал за обедней здравие не Государыне, а отроку Петру, сыну Царевича Алексея Петровича убиенного.

— Помню! — воскликнула Наталья. — Говорил мне Павел Дмитриевич, еще думал, уж не взяли ли и вас тоже.

— Господь миловал. И то, не иначе, как чудо Божье… Так значит, видели вы его, Павла Дмитриевича-то, говорили с ним?

— Видела, говорила. Жив он, здоров, сейчас в столице по делу…

— Ох, как же я рад, матушка, как рад! Славную весть принесли вы мне!

А Наталья, едва сдерживая нервную дрожь, глядела на блестящий самовар широко раскрытыми глазами, словно чем-то привораживал он ее…

Глава десятая

Грехи человеческие

В светлой, просторной горнице лежал несчастный Степан Степанович. Не слушалось разбитое тело. А о том, что в душе его творилось, лишь Господь знал. Появление Мити, который представился дворне странником, что недалеко от истины отставало, оставило Любимова равнодушным. Он только искоса глянул на подрясник, и что-то вроде ухмылки отобразилось на его губах.

Митя подошел вплотную и заглянул ему прямо в глаза. Любимов отвел взгляд.

— Поклон вам, Степан Степанович, от рабы Божьей Марии, — почти строго сказал Митя, — сестры моей во Христе.

Брови Любимова дрогнули, поползли вверх, правая рука дернулась и устремилась к Мите, словно хотела ударить его. Но юноша не шевельнулся. Он продолжал упорно ловить взгляд Степана Степановича, и Любимов, отводивший глаза, ощущал это, и было ему явно не по себе.

— Она сейчас далеко, — солгал Митя, что случалось с ним нечасто. — Не добраться вам до нее! И… послушайте, Степан Степанович… Даже когда вы оправитесь, о чем я буду отныне молиться сугубо — не мечтайте… Вам я ее не отдам!