Книга Легкая поступь железного века - Марина Кравцова

Петра и Маша переглянулись.

…Митя тихо постучался в горенку к Ксении. Отворила она не сразу. А когда отворила, то ледяной взгляд светлых глаз ощутил на себе юноша. И лицо девушки было неподвижно-холодным. Сухо пригласила присесть. Лишь через несколько минут немного смягчилось бесстрастное выражение бледного лица.

— Так что тебе?

— Поговорить. Несладко ведь тебе сейчас, Ксения Петровна, да и мне не по себе. Вот пришел… может, друг дружке поможем — ты мне… аль наоборот.

— Ты Евангелие читал? — спросила вдруг Ксения.

— Конечно.

— Грамотен, стало быть?

— Выучил отец дьякон наш, спаси его Господи.

— Ну так и что тебе из Евангелия всего более на сердце ложится?

Митя прочел наизусть из послания апостола Павла к коринфянам.

…Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я — ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы… Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…

Ксения долго молчала. Потом усмехнулась.

— Ишь, мужик, деревенщина… а Писание-то вон как знает… Дядька-то мой Писание по-своему толковал…

Митя закрыл лицо руками.

— Всю ночь не спал я сегодня, Ксения Петровна, — почти простонал он.

— Да понятно, как уснешь тут, с этакими-то делами…

— За раба Божия Семена все молился… Ох, в храме-то нельзя!

— В храме? — Ксения посмотрела ничего не выражающим взглядом куда-то поверх головы Мити, и вдруг уронила голову на руки и тихо заплакала, как бабы говорят, «заскулила». Перестала плакать так же неожиданно, как и начала. Утерла слезы, опять взглянула куда-то вверх.

— Значит, любовь, говоришь?

— Не я говорю, Апостол святой… Ну а мы все должны слова сии в сердце носить.

— Дух ненависти остался на пепелище, — сказала Ксения. — Но не было любви никогда, не будет и ныне. Что ты так странно на меня смотришь? Думаешь, бредить начинаю? Знаешь, что первое вспоминается из детства? Годика два мне было. Церковь, голубым расписанная, вся в золоте… Смутно помнится — золотистое что-то такое, светлое да веселое… А как батюшка с матушкой от холеры померли… вот не помню. Дядюшка появился двоюродный, взял меня от бабки да увел… в лес дремучий, как в сказке. И молиться заставлял часами, с колен не вставая, и впроголодь держал. Не прибавило мне сие добродетели!

— Без любви да без смирения ни молитва, ни пост не впрок, — согласился Митя.

— Помнится, весна, солнце такое, что не хочешь, а радуешься, и трепещет в тебе все, едва ли не поешь… Прижмусь, бывало, лбом к окну, все смотрю, весне радуюсь… и так вдруг томительно становится, и так за порог тянет, на травку молодую… Вдруг скрип, лязг, отворяется дверь — я уж на коленях, лбом об пол бьюсь. Дядя посмотрит, уходит, довольный. А во мне переворачивается все! Уходит он, так я уж безо всякого притворства иконы целую, плачу и милости прошу. Чтоб переменилась жизнь моя проклятущая! А в последние месяцы… Вот уж недалеко было до греха! Лягу спать, а сама все мечтаю, как острый нож возьму… Так ведь и убила ж я его, Митя! Кабы я солдат к Матвею-отшельнику не привела, жил бы еще, может!

— На исповедь тебе надо.

— Как же на исповедь? Я и в церковь-то не ходила, сейчас и на порог не пустят.

— Пустят! Да вот… говорят, в селе Знаменка священник есть хороший, отец Сергий…

И Митя вдруг зарделся, вспомнив о том, кто рассказал ему об отце Сергии… Говорили-таки они давеча с Машенькой, довелось, о самом главном говорили… Ксения не заметила его смущения.

— Священник… не знаю, — пробормотала она. — Думать надо, что вообще делать мне теперь. Ничего у меня не осталось, кроме бирюзовых серег. До дома доеду ли… в старое именье мое, забытое, где родилась? Дорога неблизкая.

— Да куда ж тебе ехать сейчас? Да еще одной.

Ксения вдруг в упор глянула, да не просто дерзко, а так… Митя аж отпрянул, покраснев еще гуще.

— Ну а сам-то поедешь со мной? — напрямую спросила девушка, видя, что творит взгляд ее с Митей.

Он только и сумел отрицательно покачать головой. Как и ожидал, она мгновенно помрачнела, губы дернулись, и в глазах опасный огонек сверкнул — точь-в-точь как у дяди покойного.

— Отчего же нет?

— Да как же…

— Да так! В жены тебе себя предлагаю. Я… дворянская дочь — мужику. Там и обвенчаемся. В церкви той, что с самых малых годков мне помнится. Молчишь… Что? Не люба?

— Вот уж точно — бредишь, — тихо и грустно сказал Митя.

— Вот как ты…

— Да что с тобой? Не надо тебе никуда, кроме как до храма Божьего, Ксения Петровна! Пропадешь без того, ясно вижу — пропадешь, погибнешь… Церковь — единое Тело Христово, как член от тела отсеченный — мертв есть, тако ж и человек, от Церкви отходящий, сам себя от Христа отлучающий. Сама же чувствуешь души омертвение, злобу…

— Чувствую, — прошептала Ксения, потупив наконец взгляд, но что там в этом взгляде было спрятано, — об этом Митя и думать боялся. Она же сама и призналась:

— А, знаешь, Митя, монашек блаженненький, ведь сильнее всех я сейчас тебя ненавижу…

— Знаю.

— А если бы вдруг на тебя я — с ножом?

— Нет, — Митя ясно улыбнулся. — Не пойдешь ты ни на кого с ножом. Помолись-ка лучше, Ксения Петровна, да поспи немного… А я вот что… я сам к батюшке тому съезжу, поговорю с ним о тебе. Дождись только, не сбеги…

— А там поглядим, — усмехнулась Ксения и тряхнула светлой копной волос. А потом чуть ли не вытолкала Митю за порог. — Иди, монашек, молись!

— За тебя молиться буду, — вздохнул юноша. — Сколько сил хватит…

Узнав, что Митя едет в Знаменку, Маша взволновалась. Давно уже мучила ее, тяжко сосала сердце мысль, что увез ее тогда Петруша, и с отцом Сергием не смогла она повидаться в последний раз, не смогла попрощаться. Знала, волнуется — такой он! — молится… Оттого девушка и обрадовалась, узнав, что Митя направляется в родные ее края, но вместе с тем и встревожилась — а вдруг каким-то боком и до барина дойдет, что она в доме господ Вельяминовых прячется? Правда, известно было Маше, что Любимова хватил удар при виде горящего дома, но кто знает, в каком состоянии хозяин сейчас, о чем думает… Вот тогда-то и открыла она свою тайну Мите. Очень удивился юноша, узнав, что никакая Маша не сестра Вельяминовых, но беглая холопка. Яркой искоркой сверкнула в душе безумная надежда, да тут же и погасла… Все равно, не чета он этой девушке, а главное… она офицера любит. Само собой, обещался ей обязательно побывать в Любимовке, благо никто его там не знает, разузнать, как да что…