Книга Легкая поступь железного века - Марина Кравцова

Бал у графини Бестужевой — в самом разгаре. Ах, он великолепен! Что же, он являл собой одно из увеселений, вошедших при жизнерадостной Государыне Елизавете в моду, вернее сказать, — в обязанность знати. Балы, машкерады, театры… Много сделала для смягчения нравов молодой Императорской России дочь Великого Петра, и увеселения при ней, приобретшие изысканность и утонченность, вовсе не походили на грубые батюшкины ассамблеи или же празднества при дворе Анны Иоанновны, лишенные изящества и вкуса. Но и легкость нравов… О, легкость нравов теперь — всеобщая.

Праздник продолжался долго и уже подошел к тому пределу, когда каждый развлекается, как сам того желает. Хозяйка, Анна Бестужева, сидела нынче за картами и радовалась удаче — ей везло с самого начала. Графиня любила выигрывать, и частенько стремление к выигрышу подогревало жажду риска, что пробуждалась в ней в делах и не столь пустяковых. Сейчас ее соперники за карточным столом, шутя, ругали капризную фортуну, решившую посмеяться сегодня над ними — над Лопухиной Натальей Федоровной, бравым полковником Вельяминовым и молодым человеком по имени Иоганн Фалькенберг. То, что юноша — из каких-то там «бергов», мог понять и посторонний, едва взглянув на удлиненное, типично немецкое лицо, холодное, но отличавшееся при этом своеобразной красотой.

Все они — люди свои, и потому, наскучив рассуждать о фортуне, в болтовне от карточных королей скоро перешли к реальным царствующим особам. Лучшая подруга Бестужевой Наталья Федоровна, дама знатная и весьма привлекательная, пусть и не первой молодости, вновь принялась вздыхать по старинному сердечному другу, сосланному Царицей Елизаветой в Соликамск. Чем и вызвала неудовольствие полковника и молодого Фалькенберга, верных своих поклонников. Но Василий Иванович Вельяминов сорвал досаду не на предмете своего увлечения.

— По моему разумению, — объявил он, широким жестом кидая на стол валета, — Государыня Елизавета Петровна столь же мстительна и жестока, сколь и ее Царственный отец, хотя бы придворные льстецы и превозносили до небес ее доброту!

Лопухину передернуло — разве можно забыть пощечину на балу от самой Елизаветы! А за что? Да все-то — имела Наталья Федоровна в волосах точно такую же розу, что и Государыня. Было, правда, сие вопиющим нарушением этикета, но…

— Вы совершенно правы, Василий Иванович! — голосом трогательным, естественно, дрожащим от волнения, отвечала Наталья Федоровна, не забывая при этом внимательно вглядываться в карты.

— Пики, графиня! — воскликнул Фалькенберг.

Бестужева ловко покрыла его даму.

— Это ж надо — Государя малолетнего Иоанна Антоновича… — продолжал Вельяминов, в сердцах кидая карту на стол, — Государя мужеска пола, хотя и малого! С Престола свергнуть… Полное нарушение законов, отцом же ее и прописанных, дабы особа царствующая сама себе преемника на Престол назначала. Анна и назначила…

— Не согласен. — Фалькенберг заговорил медленно, растягивая слова, с сильным акцентом. — Ежели взглянуть на сие со здравым рассуждением… Как можно было ломать традиции наследования короны? Отсюда у вас, русских, и все беды. Перевороты.

— Ты, Гер-р-р Иоганн, не встревай, — парировал Вельяминов. — Прав — не прав был Петр, не тебе судить. Вас, немцев, он, однако, в Россию переволок…

Иоганн с легкой усмешкой пожал плечами, как бы говоря: «Лично я вашему Царю Петру ничем не обязан…»

— Елизавета — незаконнорожденная! — вновь раздался подрагивающий от обиды голос Лопухиной. — Нечего такой на Престоле делать…

— Наталья, ты заговариваешься! — возмутилась Анна Бестужева. — Не все надо говорить, что на ум вспало!

И, открыв карту, графиня обвела всех торжествующим взглядом — она снова выиграла.

В розовой гостиной, скрывшись от подгулявшего общества, ходила взад-вперед, мягко ступая по роскошному ковру, юная племянница полковника Вельяминова. Прекрасная собой девица, затмившая на нынешнем балу всех дам благородной красотой. Точеное лицо с тонкими чертами, яркие краски которого не нуждались в усилении белилами и кармином, было печально, в больших черных глазах плескалась затаенная грусть. Наконец, взглянув со вздохом на каминные часы, девушка медленно прошла в большую залу. Взгляд ее с досадой пробежался по мундирам и вдруг вспыхнул живой радостью. Едва сдерживая себя, красавица поспешила к офицеру-преображенцу. Тот также заметил ее и уже шел навстречу.

— Как вы замешкались! — девушка восхищенно смотрела на молодого человека, склонившегося над ее рукой. — Пойдемте!

Вновь очутившись в розовой комнате, но уже наедине с тем, кого она так ждала, Вельяминова воскликнула:

— Петруша! Наконец-то! Почему ты опоздал? И почему сразу не навестил, как вернулся? Давно ты уже в Петербурге? — забрасывала она его вопросами.

Поручик Петр Белозеров с болью глядел в восторженные глаза, горящие сильнее, чем бриллианты на роброне. Все в ней жило: невесомые темные локоны и золотистые кружева, трепещущие ресницы и взволнованно приоткрытые губы. Каждая жилка, каждая лента на платье… Петр почувствовал, что лучше бы ему раствориться в воздухе, сгореть в этом камине, совсем перестать существовать. Он молчал.

— Что с тобой? Петр Григорьевич! Петруша… Взгляни на себя: краше, прости, в гроб кладут.

— Наталья Алексеевна. — Белозеров решился. — Уходите и… не любите меня больше. Не жених уж я вам более. Я… другой дал слово.

Наталья, опустившись на бархатный диванчик цвета малахита, смотрела на Петра так, словно только что узнала, что он болен чумой.

Петруша подошел к окну, глядел вдаль, за стекло, ничего не видя… А потом решительно обернулся.

— Наташа… ни за что не хотел бы я, чтобы так вышло. Но так случилось…

— Вы полюбили другую… — Ресницы-бабочки взволнованно дрогнули.

— Я был ранен, был при смерти. Меня спасла девушка, простая холопка… Нет, не простая. Теперь от меня зависит ее участь. Она в большой беде.

— И вы ее любите?!

— Я женюсь на ней.

Пощечина обожгла его. Поручик уже не слышал шуршания платья, не видел, как Наталья скрылась за дверью. Опомнившись, готов был на коленях ползти за ней и целовать ее следы, но… но при этом он не отказался бы ни от единого своего слова.