Книга Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции - Сесил Рот

То было не единственное противостояние, в котором оказалась замешана Сара Коппио Суллам. В 1621 году некий священник по имени Балдассаре Бонифаццио (позже епископ Каподистрии), который пользовался ее гостеприимством, написал памфлет, в котором обвинил ее в неслыханном преступлении: она отрицала бессмертие души. Сара ответила одухотворенным «Манифестом», весьма проницательно посвященным памяти ее отца. В «Манифесте» она умело защищалась от обвинений. Ее труд примечателен своей язвительностью, а также непоколебимой логикой; невольно кажется, что в некоторых местах в нем прослеживается умелая рука Леоне да Модены. Так, например, в одном абзаце она скорее пылко, чем деликатно, просит священника не воображать, будто его действия имели прецедент в Библии в виде примечательного поведения валаамовой ослицы! Этот труд, единственный из всех, был издан независимо, хотя ряд ее сонетов разбросан по разным источникам; хотя письма Себы к ней были напечатаны в 1623 году, ее ответы по вполне понятным причинам сочли благоразумным оставить в рукописи. 15 февраля 1641 года, когда она скончалась в сравнительно молодом возрасте (49 лет), Модена оплакивал своего друга и покровительницу; эпитафия, выбитая на ее надгробном камне, принадлежит его перу.

Достойным современником Симоне Луццатто был Якоб Мендес да Силва; одно время он считался одним из величайших интеллектуальных украшений венецианского гетто. Однако его еврейская идентичность была впоследствии совершенно забыта. В прежней жизни под именем Родериго Мендеса да Силвы он принадлежал к числу самых видных литераторов на Пиренейском полуострове. Его назначили королевским историографом при испанском дворе. Среди его сочинений – сравнение двух Кромвелей (1657), биография дона Нуньо Алвареса Перейры, главного коннетабля Португалии (1640), и многочисленные труды по генеалогии. Кроме того, он написал книгу о предках королевского португальского дома, которая вышла в Венеции в переводе на итальянский язык и посвящена маркизу Агостино де Фонсека – венецианскому патрицию португальского происхождения (на него, кстати, также доносили инквизиции, называя его защитником евреев. Обвинение основано на самых нелепых предположениях). Позже, когда ему исполнилось 70 лет, спасаясь от преследований инквизиции, Мендес да Силва уехал в Италию. Ему пришлось бросить библиотеку стоимостью 20 тысяч дукатов, а также все остальное свое имущество. Несмотря на преклонный возраст, он сделал обрезание и принял имя Якоб; к изумлению некоторых недоброжелателей-современников, он женился на восемнадцатилетней девушке. Вполне естественно, пожилому историку было трудно приспособиться к еврейским обычаям. Современники отмечали, что его редко видели в синагоге, и он никогда не носил филактерии. Более того, его свободомыслие (довольно часто встречавшееся у марранов и, собственно говоря, находившееся в полном соответствии с католической еврейской традицией) вызывало пересуды. Он был признанным гедонистом; сообщали, что он даже отрицает бессмертие души. Он придерживался весьма современных взглядов даже в связи с Библией; особенно он отрицал историчность Книги Есфири. По привычке он по-прежнему снимал шляпу при упоминании Иисуса и Марии и целовал мантию полемиста, представителя нищенствующего монашеского ордена минимов, Луиджи Марии Бенетелли, с которым находился в дружеских отношениях. Последний не мог понять склад ума такого человека. Однако то, что он, пусть и не соблюдая всех традиций, жил в гетто и носил красную шляпу, а не вышел оттуда и не занял принадлежавшее ему по праву высокое место в кругу интеллектуальной элиты внешнего мира, неопровержимо доказывает, куда было направлено его сочувствие.

Предшественниками Мендеса да Силвы были еще несколько венецианских марранов, которые оставили след в еврейской истории и литературе. Иммануэль Абоаб был правнуком последнего гаона Кастилии, чьи потомки вынуждены были обратиться в христианство во времена насильственного обращения 1497 года в Португалии. Сам он рано воспользовался возможностью покинуть страну и нашел прибежище в Италии, где интенсивно учился. Позже он обосновался в Венеции и в 1603 году произнес перед дожем Марино Гримани и сенатом речь о лояльности евреев. Именно в Венеции он сочинил «Номологию», историю и апологию еврейских обычаев, направленную против скептических тенденций, которые он замечал вокруг себя. Его труд остается главным источником наших знаний об истории и обстановке того периода. В конце концов он уехал в Палестину, где и умер.

Его современником был Илия Монтальто, родившийся в Кастелло-Бранко в Португалии в середине XVI века. Под именем Фелипе Родригеса он изучал медицину в Саламанке и считался одним из ведущих врачей своего времени. Он написал несколько трудов, которые одно время считались классикой медицинской литературы, был врачом королевской семьи в Париже и преподавал в Пизанском университете. В конце концов он осел в Венеции, где открыто вернулся в иудаизм. Он стал не только неукоснительно соблюдать все иудейские обычаи, но и пылко отстаивал свою религию. Колеблющимся французским марранам он послал из Венеции ряд писем, в которых умолял, с помощью ясных и четких доводов, вернуться в веру своих отцов. Он вступил в победоносный диспут на латыни с монахом-доминиканцем, который специально приехал из Падуи, чтобы повидаться с ним; доминиканец вынужден был признать его проницательность. Илия Монтальто сочинил трактат на знаменитую 53-ю главу Книги Исайи, которая остается классикой иудейской полемики. Вместе с тем он не демонстрировал легковерия и в своих религиозных убеждениях. Леоне да Модена пишет: однажды, когда Монтальто болел, он приехал навестить его в обществе других ученых. Один странствующий раввин из Святой земли стал рассказывать удивительные истории об «Ари», основателе неомистической школы в Цфате. Вдруг разгневанный врач выскочил из постели в одной ночной сорочке и заявил о том, что не верит ни одному слову гостя. В 1612 году королева-мать, Мария Медичи, снова позвала его во Францию; для него она получила у папы особое разрешение. Илия Монтальто согласился только с условием, что ему не будут мешать свободно исповедовать свою веру, особенно в том, что касается субботы. В то же время он весьма остроумно доказывал, что в исключительных обстоятельствах даже в субботний день можно ездить верхом. Он взял с собой в путешествие через Альпы в качестве доверенного слуги молодого венецианского еврея Саула Леви Мортара. Всего через несколько лет, 19 февраля 1616 года, когда служил лейб-медиком при королевском дворе, он внезапно скончался в Туре. По распоряжению королевы-матери его тело забальзамировали и переправили в Амстердам для похорон на еврейском кладбище. Его спутник остался во Франции и впоследствии получил ученый титул хахама тамошней общины. Так получилось, что уроженец Венеции стал одним из самых прославленных голландских раввинов. Через несколько лет он учил Бенедикта Спинозу, а позже стал инициатором его херема.

Личностями, упомянутыми выше, ни в коей мере не ограничивается список интересных персон, живших в венецианском гетто одновременно с Леоне да Моденой. Последний в 1597 году произнес поминальную речь по своему другу и коллеге, Самуэлю Иуде Каценелленбогену, родом из Падуи. Его сын, Саул Валь, прославился как легендарный польский «король на одну ночь». В раввинате Леоне да Модена общался с Якобом Коэном, Абигдором Чивидале, Бенционом Царфатти, Шемайей ди Медина из Салоник, Иудой Саравалем и его дядей Иудой Салтаро да Фано – все они были известны в свое время. В молодости он, вероятно, поддерживал близкие отношения с Давидом да Поми, который прославился как врач, апологет и ученый. В старости он, возможно, познакомился с молодым Израэлем Конельяно, который потом прославился не только как врач, но и как дипломат. Наверное, в то время во всей нецерковной жизни Италии трудно было найти интеллектуальное общество такой широты и таких разнообразных интересов, каким могло похвастать венецианское гетто.