Книга Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции - Сесил Рот

Последние дни Самуэля Абоаба были омрачены невнятными религиозными преследованиями, которые вынудили его, почти восьмидесятилетнего, надолго покинуть Венецию и искать убежища на материке. В конце концов он получил от дожа и сената разрешение вернуться; его последние годы прошли спокойно. Обстоятельства его смерти и похорон, о которых сохранилось необычайно много сведений, показывают яркую картину в гетто после кончины одного из величайших его сыновей. Летом 1694 года он слег. Несомненно, о его выздоровлении молились во всех синагогах. Искренность молящихся подтверждает щедрость их взносов на благотворительность. Однако молитвы не были услышаны. Когда престарелый мудрец, которому тогда пошел 84-й год, почувствовал приближение конца, он собрал вокруг себя сыновей и дал им наставление по поводу того, как вести себя в лучшей жизни. Высокий идеализм смешивался в его речи с практическими ритуальными подробностями. Он велел им никогда не произносить имя Господа всуе (тогда божба стала одним из распространенных грехов в венецианском гетто), быть добросовестными и честными во всех делах, никогда не клеветать и не употреблять пренебрежительных кличек, следить за образованием молодежи и ежедневно регулярно посещать синагогу. Затем, отдав последние распоряжения относительно своих похорон, он отдал Богу душу (12 августа 1694 года). Дети и ученики, стоявшие вокруг его смертного одра, начали в знак траура рвать на себе одежды. По их рыданиям все гетто вскоре узнало, что от них ушел святой раввин. Скорбь была всеобщей. В гетто закрыли все лавки. Светские главы общины немедленно отправились к дому усопшего, чтобы отдать ему последний долг. После того как тело обмыли и положили в гроб, ученики на плечах понесли его по главной улице. Там их сменили семь членов венецианского раввината, которые донесли гроб до дверей Португальской синагоги, где усопший в свое время совершал богослужения. Затем члены совета, или махамад, поместили гроб на задрапированный черной тканью катафалк, который заранее подготовили в молельном доме. Началась поминальная служба. Потом гроб по очереди носили в Левантийскую и Немецкую синагоги, ставили на такие же катафалки и так же отдавали покойному последние почести. Затем гроб поставили в гондолу и повезли на Лидо, на кладбище. Тело предали земле под изъявления глубочайшей скорби. Позже, согласно последнему желанию покойного, труп эксгумировали и отвезли для перезахоронения в Святую землю в Палестине.

Семья Самуэля Абоаба достойно хранила его традиции. Его сын Иосиф получил хорошее образование и во время вынужденного отсутствия в городе отца под конец его жизни заменял его как раввин. Позже он эмигрировал в Палестину – страну, которая, судя по всему, особенно влекла представителей этой семьи, – и обосновался в «священном городе» Хевроне. Давид, его брат, исполнял роль мецената в семье и оплатил издание тома с респонсами его отца под названием «Дебар Шемуэль». Труд редактировал его брат Якоб, который до конца продолжил традиции Самуэля Абоаба. Он был сведущим в иудаизме и общей культуре, в том числе библейских древностях и обществознании. Он был знаком даже с караимскими богослужением и литературой – очень редкое в те дни явление. Якоб Абоаб поддерживал переписку с различными учеными-христианами, в том числе с Хиобом Лудольфом из Франкфурта и Теофилусом Унгером, увлеченным коллекционером древнееврейских рукописей, который в обмен на библиографические сведения снабжал его последними новостями научного мира Германии. Потомки семьи Абоаб живут в Венеции и в наши дни.

Литературное общество Венеции ни в коем случае не было исключительно мужским. Истории о якобы более низком положении женщин в иудаизме возникали из-за того, что они играли главную роль не в таком ярком, но несравнимо более важном, святилище, какое представлял собой дом в еврейском жизни. Во внешних видах деятельности участие женщин не считалось важным, хотя ни в коем случае не принижалось. В Италии эпохи Возрождения известны многие еврейки – начиная с доньи Бенвениды Абрабанель, племянницы и невестки крупного государственного деятеля и наставника великой герцогини Тосканской, чья роль в жизни общины не уступала светским героиням того периода. То же происходило и в литературной жизни. Рим подарил миру Дебору Аскарелли, гениальную поэтессу, чьи переводы с иврита свидетельствуют не только о ее личном обаянии, но и о большой учености. Своими литературными достоинствами она может сравниться лишь с современницей-венецианкой, Сарой Коппио Суллам. Рожденная в Венеции в 1590 году, дочь Симона и Ребекки Коппио, она получила образование, обычное в то время для детей из всех преуспевающих итальянских еврейских семей. Ко времени смерти своего отца, когда ей шел пятнадцатый год, она умела читать не только на древнееврейском и итальянском, но и на латыни, греческом и испанском. Она неплохо разбиралась в классической литературе и уже начала привлекать к себе внимание благодаря своему поэтическому дару. К этому следует добавить еще и необычайную физическую привлекательность, харизматичную личность и голос редкой красоты. В 1614 году она вышла замуж за Якоба Суллама и благодаря своим знаниям и общительности стала настоящей душой общества в гетто, а ее дом превратился в литературный салон, куда людей влекли также ее музыкальные способности и талант к импровизации. Салон Деборы Аскарелли часто посещали не только евреи, но и христиане. В ее доме образованные купцы-евреи получали возможность познакомиться с венецианскими патрициями, которых их хозяйка причисляла к кругу своих друзей. На лестнице христианские священники сталкивались с раввинами. Выдающиеся чужестранцы и образованные люди даже из Рима или Парижа непременно наносили визит этой очаровательной обитательнице гетто. Вскоре ее узнали как одну из выдающихся итальянских поэтесс своего времени. В 1619 году, когда Леоне да Модена выпустил переделку драмы «Эсфирь» Соломона Уске, он не мог найти лучшей персоны для посвящения, чем Сара Коппио Суллам.

Примерно в то же время один генуэзский монах по имени Ансальдо Себа издал эпическую поэму на ту же тему. В наши дни она кажется напыщенной и в известной степени неаппетитной, но идеально соответствовала вкусам своего времени. Венецианская поэтесса была тронута комплиментом, сделанным героине-еврейке, написала автору благодарственное письмо и поздравила его, сообщив, что она спит, положив его поэму под подушку. Его немедленно охватило вполне понятное желание окрестить ее; в ответном письме, которое демонстрирует чудовищно дурной вкус, он призывал Сару отказаться от заблуждений иудаизма. Так началась их переписка. Помимо писем, они обменивались стихами, книгами и подарками. Священник прислал Саре корзину с лигурийскими фруктами. В ответ Сара послала ему свой портрет; но его слуга, удостоенный чести лично прислуживать ей во время визита в Венецию, сообщал, что подлинная ее красота превосходит все, что способны изобразить слово или кисть. К этим комплиментам примешивались более серьезные соображения. Нетрудно было убедить поэтессу прочесть Новый Завет, с которым многие обитатели гетто, как выяснялось из бесед с христианскими полемистами, были близко знакомы. Она даже начала изучать Платона и терпеливо, пусть и не убежденно, прочла сочинения испанского мистика Луиса де Гранада. Естественно, все это не принесло результата. Переписка продолжалась пять лет, с 1618 по 1622 год. Она носила дружелюбный характер, но не оказала никакого влияния на ясный еврейским ум. Себа умер разочарованным; он мог лишь поручить свою полную предрассудков подругу молитвам своих покровителей-аристократов из Генуи в надежде, что его неудачу в конце концов изменит какое-либо чудо.