Книга Третья попытка - Андрей Величко

– Наверное, буйные кончились, – предположил я.

– Вот именно. Причем они не только буйные, но еще и изгои. Иначе зачем бы им бежать из Африки черт знает куда? Места там вполне достаточно – если, конечно, не собачиться со всеми соседями. Я спрашивала у Апы, и она подтвердила, что и у них иногда рождаются, выражаясь современным языком, совершенно асоциальные типы. И таких изгоняют из племени. Но у неандертальцев подобное бывает редко, Апа помнит только один случай, да и тот произошел, когда она была еще ребенком. А у кроманьонцев, значит, буйные пока рождаются чаще. Причем, что интересно, история имеет тенденцию повторяться. Изгои Старого Света – пираты, преступники, авантюристы, разорившиеся аристократы – короче, те, кто не мог найти себе места в Европе, – завоевали Америку и почти уничтожили местных жителей. А в двадцатом веке потомки тех изгоев начали потихоньку завоевывать некогда отринувшую их Европу, и в двадцать первом веке уже достигли в этом впечатляющих успехов. По-моему, подобные теории были у Гумилева, только он придумал для обозначения буйных более академично звучащее слово – пассионарии.

– Так, значит, неандертальцы все равно обречены? Жаль, чем дольше мы с ними живем, тем больше они мне нравятся. Но раз уж среди них очень редко рождаются пассионарии…

– То они просто прогрессируют медленнее, только и всего. Вот потому я и хочу увезти их в Америку, чтобы им там по крайней мере двадцать пять тысячелетий никто не мешал потихоньку развиваться. Мне почему-то кажется, что тут времени им не хватило совсем немного – по историческим меркам, ясное дело. Дело в том, что крепить наконечники к копьям наше племя научилось недавно, при жизни родителей Апы. До этого обходились просто заостренными палками. То есть в условиях смертельной опасности они наконец-то начали потихоньку прогрессировать, но слишком поздно. Их уже почти не осталось.

Катя ненадолго задумалась, а потом продолжила:

– Не знаю, у кого – у Бога или у природы – пока было две попытки создания человечества. Первая – неандертальцы. Увы, попытка провалилась. Вторая – кроманьонцы. Начало было еще ничего, но чем дальше, тем развитие человечества идет как минимум неоднозначней. Природу оно уничтожает давно и вполне успешно. А когда этот процесс завершится, оно обратит все силы на уничтожение самого себя, ибо больше уничтожать будет некого. Кажется, человечество уже потихоньку это начинает. И я иногда задаю себе вопрос: а что, если наше появление здесь есть чья-то еще одна попытка – третья?

Глава 20

Высокое искусство быть собой

«Катран» уверенно резал своими синими носами серо-зеленые воды Средиземного моря, переваливаясь с одной волны на другую. Спидометр показывал почти пятнадцать километров в час, и это при том, мы шли под одними парусами, без мотора, и при боковом ветре. Такая ранее несвойственная нашему судну резвость объяснялась двумя причинами. Первая состояла в том, что новое парусное вооружение по площади более чем вдвое превосходило старое. Грот, увеличив высоту всего на полтора метра, площади прибавил довольно прилично, ибо теперь он был не строго треугольным, как раньше. Не знаю, как правильно называется такая фигура в геометрии, но Ксения очень удачно назвала ее «кривой трапецией», и это название прижилось. А вообще-то парус был почти треугольным, но то, что имел этот треугольник вместо гипотенузы, было довольно близко к ниспадающей параболе. Основной стаксель тоже стал ощутимо больше, а кроме него далеко спереди появился еще и дополнительный, он же штормовой, ради которого пришлось удлинять бушприт. При попутном ветре этот парус был абсолютно бесполезен, ибо затенялся гротом и основным стакселем, но при боковом, как сейчас, прибавлял почти километр скорости.

Вторая причина высокой скорости сидела на левом борту и довольно скалилась. Сыновья Апы к середине апреля стали весьма квалифицированным подвижным балластом. Причем еще и весьма весомым. В силу чего мы шли под всеми парусами при ветре примерно в пять баллов, то есть почти десять метров в секунду. Периодически ветер ненадолго усиливался, и тогда неандертальцы, как заправские яхтсмены, свешивались над водой. Правда, они делали это не совсем так, как я видел в телевизоре, а несколько наоборот, то есть лицами к воде, задами в небо. Им почему-то так было удобнее, а на результат это не влияло.

Но все же порывы ветра понемногу усиливались, и при очередном поплавок, на котором висели, свесившись над водой, братцы-неандертальцы, все-таки довольно опасно приподнялся, и я решил не гнать, а зарифить грот. В конце концов, мы никуда не спешим, а просто плывем домой после очередного рейса на Запятую, и времени еще только половина одиннадцатого утра.

Я крикнул «Внимание!» и развернул катамаран носом к ветру, после чего скомандовал:

– Взять риф!

Угым быстро отвязал строенный фал от кнехта и начал помаленьку отпускать его, а Упум встал около гика, чтобы более или менее аккуратно складывать нижнюю часть спускающегося грота. Я закрепил румпель и привстал – скоро настанет моя очередь присоединяться к процессу. Дело в том, что вязать узлы на рифах неандертальцы пока не могли, и это предстояло сделать мне. Рифы – это просто парные веревочки длиной сантиметров по сорок, через каждые полметра пришитые к парусу в двух метрах от нижнего края. Сейчас, когда грот опустился на те самые два метра, этими веревками его следовало привязать к гику, а заодно и зафиксировать скомканную Упумом нижнюю часть паруса, что я и проделал. Теперь наш самый большой парус стал на два метра ниже и почти вдвое меньше по площади, из-за чего катамаран несколько сбросил скорость, но зато перестал опасно крениться даже при сильных порывах ветра.

Пожалуй, прикинул я, и команда, и корабль полностью готовы к путешествию на Крит. Несмотря на довольно сильный ветер и приличное волнение, мы без особых затруднений продолжали выдерживать нужный курс. И загрузка судна соответствует той, что будет в экспедиции. Сегодня я вез довольно легкие вещи. Паше – семена, у него завелись совершенно наполеоновские планы насчет земледелия, и то, что он заказал, весило почти пятнадцать килограммов. Плюс к этому две двадцатилитровые банки с эпоксидкой, небольшой синтезатор «Ямаха» для Кати, и все. Она ведь довольно давно попросила меня купить его, но я, к великому своему стыду, забыл, а любимая не напоминала. Но, наверное, все-таки лучше поздно, чем никогда, утешал я себя. Впрочем, получалось не очень, ибо я знал, что лучше всего – это когда все делается не рано и не поздно, а вовремя.

Кроме синтезатора я вез Кате килограмма два всякой косметики, приобретенной по ее списку, и это мне не очень нравилось. Во-первых, она и так красивая, глаз не оторвать, куда ж еще-то? А ведь все эти замазки наверняка хоть и совсем немного, но все же вредят коже. Или даже еще чему-нибудь. И во-вторых, меня немного пугала цель, ради которой любимая хотела краситься. Она вовсе не собиралась еще повысить свою привлекательность, хоть и не была согласна с моим утверждением, что это вообще невозможно. Нет, Катя планировала на время вновь стать древней старухой – разумеется, только внешне. Потому как от ее денег, на которые в основном я и покупал все в двадцать первом веке, осталось всего сто сорок тысяч. Плюс моих запасов было почти столько же, и все. А траты нам предстояли довольно основательные, поэтому Катя предложила продать ее драгоценности.