Книга Книга Греха - Платон Беседин

Из кабинки больничного туалета появляется напуганный лысый старичок с распухшей, багровой щекой. В его руках газета.

Я врываюсь в туалет, на ходу стягивая штаны и разбрызгивая дерьмо, прыгаю на холодный унитаз и испражняюсь, чувствуя судороги в животе. Весь мой путь увенчан тёмными отметинами. Мои ноги покрыты той же густой, чёрной от выпитого вечером угля массой дерьма. Встаю и ищу бумагу.

Именно в тот момент во мне что-то изменилось. Четырнадцатого февраля, в День всех влюблённых, в туалете нейрохирургического отделения больницы наружу вырвался монстр.

Штаны и туфли, грязно-жёлтый кафель туалета, унитаз и даже сливной бачок — всё было заляпано чёрным дерьмом. Оно было повсюду: на руках, телефоне, сигаретах, дверной ручке — везде. И только на батарее гордо возлежал чистый островок посреди океана дерьма — крохотный клочок газеты с обрывком заголовка «Диарея: причины и…».

Я вновь набрал телефон Маргариты — она сбросила. И в этот момент, стоя в дерьме, лишённый её поддержки, я вдруг заорал и расплакался. Всё моё нутро вопило и рыдало от жалости и стыда к самому себе. Если бы я мог разорвать себе горло руками, то сделал бы это.

Рана на шее зажила. Дерьмо отмылось. Маргарита всё же приехала ко мне, на третий день после операции, поцеловала, узнала про моё здоровье и принялась восхищённо рассказывать о повышении зарплаты.

Развиваем бизнес. Обеспечиваем качество. Зарабатываем деньги. Нарекаем себя властелинами мира.

Задайте себе вопрос. Простой вопрос. Если вы узнаете, что умрёте через два дня, что вы вспомните перед смертью?

Работу? Личностный рост? Количество заработанных денег? Машину, на которой ездили? Марки одежды, в которые одевались? Количество женщин, которых трахнули?

Или ваши воспоминания будут глубже? Чище? Искреннее? Духовнее?

Я задал себе этот вопрос в День всех влюблённых.

С этого всё и началось. С кучи чёрного, как смоль, дерьма, текущего по ногам. С окровавленной повязки и тошноты. С Маргариты, что так была занята своими делами.

Побочными эффектами лекарств, которыми меня накачивали тогда, были нарушения работы ЦНС, депрессии, фобии, беспокойство. Может быть, эмоции четырнадцатого февраля — крайние душевные муки, а, возможно, химическая реакция организма.

Впрочем, это всего лишь предыстория перед тем, как задать себе тот самый вопрос. Вопрос, с которого и началась вся эта попытка наполнить себя.

Секта позитивных, партия фашистов, готы — те же жуки-навозники, только вместо денег они собирают дерьмо другого свойства. Ценности иные, а механизмы те же. И не определить, кто живее: разносчики вируса или разносчики мировых денег.

Как бы сказал Екклесиаст, «видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа».

Мы никогда не будем такими, как прежде. Такими, как мгновение назад.

II

В каждом классическом американском боевике есть обязательная сцена: главный герой, играя мускулами, основательно готовится перед тем, как попасть на своё заключительное сражение со злодеями. Он мажет лицо сажей. Заряжает оружие. Вставляет заряды в патронташ.

Точно так же поступаю и я. Всего лишь несколько отличий. Вместо сажи — дорогой костюм. Вместо пистолетов — заряженные кровью шприцы.

— Вирус Кали — самая могучая революция, — излагал Арнольд позавчера, — потому что это революция в крови. Любая идея, которая властвует над умами ныне, рождена из отвергнутого ранее. Гении безумны, они бесполезны при жизни, но, допустим, после смерти их безумие становится общепринятой нормой, конституцией нового мира.

Я согласно кивал, отстранённо глядя на ночное шоссе, где мириады горящих автомобильных фар слились в гигантскую сверкающую диадему.

— Болезни, патологии, извращения — вот они двигатели умов человеческих. Допустим, не будь у Блока сифилиса, разве мог бы он писать такое? Вирус станет сывороткой, которая изменит человека. Изменит так, чтобы на его душе образовался нарыв, из которого вызреет великая идея перемен. Вирус поможет отобрать нам лучших. Допустим, это универсальное средство по добыче идей.

Меня всегда поражало, как произносимые им пламенные речи не вяжутся с его равнодушием в голосе.

— Допустим, мы должны привить вирус тем, кто власть имеет. А лучше тем, кто будет её иметь. Это подвигнет их на великие дела. Мы подарим им вирус, и они, допустим, станут другими, значит, сделают другим этот мир.

Я даже не удивился, когда почти сразу после встречи с Арнольдом на меня вышел Яблоков. Он был не в настроении разговаривать и лишь коротко отдал приказ.

Иногда мне кажется, что все эти яблоковы, арнольды, марки ароновичи, николаи есть не более чем демонические порождения моего уставшего и загнанного сознания, фантомы, обретающие тело и силу лишь тогда, когда некто, невидимый и могучий, пишет мою историю, которую я сам бессознательно формирую. Словно калька моего Я накладывается на ранее начертанный рисунок, схему, созданную фатумом.

Мы садимся в роскошный автомобиль, похожий на лакированный, чёрный вибратор. Мы — это я и Лена. Та, что делала аборт. Та, что привела меня в секту. Я позвонил ей со словами:

— Привет! Это Даня. Нужна твоя помощь.

— Не вопрос.

Она не стала спрашивать, какого рода мне нужна помощь. После того, как я был с ней на аборте, она стала мне кем-то вроде преданной собаки.

Мне просто сказали быть с парой. В такие места всегда ходят с парой, пояснили мне. Только одно условие — пара должна быть с вирусом. Нам купили одежду в роскошном бутике. Сделали эффектные причёски.

Дольше всего возились с Леной. Из наркоманки, только что сделавшей аборт, сложно за миг создать сексапильную леди. Ей сделали маникюр. Покраску и укладку волос. Лёгкую косметическую приборку на лице. Вставили зубы. Лене это понравилось. Любая девушка готова быть красивой ради чего-то. Неважно ради чего именно.

За рулём автомобиля высокий блондин в бледно-сером костюме. Он молча ведёт машину, вглядываясь в кристалл лобового стекла, за которым разноцветными гирляндами сверкает ночной город. На сиденье рядом с водителем восседает Арнольд. Его седые волосы собраны в аккуратный хвостик. В пальцах с заострёнными ногтями зажата костяная трость.

— Вам всё понятно? — заканчивает он свою речь.

— Вполне, — говорю я, делая глоток из бутылки с кремовым ликёром.

— А вам, юная миледи? — обращается Арнольд к Лене.

— Вполне, — Лена тушит очередную сигарету.

Автомобиль останавливается, и нам открывает двери молодой человек в элегантном костюме.

— Спасибо, родной, — бросает ему Лена.

— Молчи! — одёргиваю её я.

В какие королевские платья ни одевай блядь, речь и подача её от этого не изменятся.