Книга (Не) в кадре - Алекс Джиллиан

похоти, что я безвольно плавлюсь, превращаясь в жалкий уголек.

— Ты все время была в моей голове, — хрипло признается Максим. — И чем дальше я бежал, тем ярче становился твой образ. Я пытался приучить себя к мысли, что ты не моя, но ни хуя не вышло, Варь.

Не понимаю, что он такое говорит. Его губы преступно близко. Тону в ощущениях. Господи, как же я его хочу. Отчаянно, до боли, дрожи в коленках, спазмов в животе и потопа в трусах, но не могу… не могу себе позволить. Это какое-то неизлечимое помешательство, длинною в годы.

— Если бы я мог прожить еще одну жизнь, я бы провел ее с тобой, а в этой постоянно лажаю. Без тебя пресно и тускло. Ты мое солнце, Варь. Напрасно я искал его в пустынях. Оно все время было здесь… — его полное горечи признание горит на моих губах, а в следующую секунду он жадно целует их, нагло скользнув языком в мой рот.

Нечестно. Он не имеет права на эти слова. Бессмысленно, жестоко и слишком поздно. Беспомощно мычу, упираясь в мускулистую грудь кулаками. Это мой максимум. На большее сопротивление я не способна.

Слабачка.

Никчёмная жалкая слабачка.

Красавин напирает сильнее, немыслимым остервенением вгрызаясь в мои губы, впечатывая меня в стену и подсаживая на вклинившееся между ног колено.

Я задыхаюсь, непроизвольно расслабляя пальцы и хаотично блуждая ладонями по крепким грудным мышцам. Нетерпеливо распахиваю его пиджак, дергаю пуговицы на рубашке. Как же их много… Кто, вообще носит деловой костюм в тридцатиградусное пекло?

Добравшись до горячей кожи, блаженно выдыхаю, прикусывая орудующий у меня во рту язык. Максим гортанно рычит, и этот жутко сексуальный вибрирующий звук доводит меня до ручки. К промежности резко приливает кровь, по телу проходит электрический разряд.

Чувствую себя течной сукой и грязной потаскухой в одном флаконе. Мне ужасно стыдно. Вру, мне плевать. Стыдно будет после, а сейчас я словно в горячке, отвечаю на голодные поцелуи, бесстыже трусь о его раздутую ширинку, жадно изучая пальцами пылающую кожу, под которой перекатываются напряженные мышцы. И резко застываю, нащупав подушечками грубые борозды шрамов. Их почти так же много, как чертовых пуговиц на его рубашке.

— Откуда? — нахожу в себе силы оторваться от его губ и заглянуть в заполнившие радужку черные зрачки. Горячая волна резко откатывается назад, оставляя леденящий душу озноб.

Выплюнув ругательство, Красавин отстраняется. Болезненно скривившись, делает шаг назад и повернувшись ко мне спиной, начинает застегивать рубашку.

— Откуда? — звенящим голосом повторяю я, нервно оправляя одежду и приглаживая растрепавшиеся волосы.

Мысли все еще в полном раздрае. Катастрофы не случилось, мы были преступно к ней близки.

— Иногда принцы превращаются в чудовищ по собственной глупости, — бесцветно отзывается он. — Я хотел увидеть мир во всех его проявлениях. И увидел. А какой ценой — не имеет значение. Все оказалось бессмысленным, Варь. И лживым насквозь. Я был свидетелем ужасающих по своей жёсткости событий, но люди никогда их не увидят, а история благополучно выплюнет неудобные кадры. Знаешь, как заканчивалась каждая моя командировка? В кабинете спецслужб, где весь отснятый материал подвергали жесткому отбору и заставляли подписывать стопки протоколов о неразглашении. Блядь, меня даже в шпионаже обвиняли. Можешь, себе представить?

— Не могу… — ошарашено бормочу я, нутром ощущая его разочарование и глухую злость. — Когда мы познакомились ты снимал полуголых красавиц для глянцевых журналов.

— Мне было этого мало, Варь. Я чувствовал, что способен на большее. Амбиции зашкаливали, а впереди маячили перспективы, от которых никто бы не отказался.

— Я знаю, Максим, — осторожно приблизившись, встаю за его спиной. Прикоснуться не решаюсь. Боюсь не предсказуемой реакции. — Но, может, не стоило подвергать себя такому риску?

— Есть масса более опасных профессий, чем моя. Спасатели и военные гибнут каждый день, и никто не делает из этого вселенскую трагедию. Максимум — несколько репортажей в СМИ об их геройских подвигах, которые быстро теряются в ленте новых событий.

— Мир полон несправедливости, и чтобы это понять, мне не нужно ехать на край света. Достаточно оглянуться по сторонам, — тихо произношу я. Возможно, совсем не то, что он хотел услышать.

Жизнь обожгла его и гораздо сильнее, чем я думала, но, если бы можно было перемотать время назад, Макс поступил бы точно так же. Это его суть. И я любила его именно таким — амбициозным мечтателем, слепо следующим за своей путеводной звездой. Ни одна женщина не сравнится с этой его страстью.

Как писал Экзюпери: «У каждого человека свои звезды. Одним — тем, кто странствует, они указывают путь. Для других это просто огоньки.»

Я из второй категории, Макс из первой, но по какому-то глупому капризу судьбы — наши вселенные снова и снова пересекаются, а после очередного взрыва опять расходятся в разные стороны.

— Поезжай домой, Варь. Я здесь все уберу и верну как было, — произносит отстранённым голосом.

От накрывшей нас бури остается только сизый дым прикуренной Максом сигареты.

— Здесь нельзя курить. Пожарная сигнализация сработает.

— Похуй, — грубо отрубает Красавин, и обернувшись, пристально смотрит в глаза. — Иди, Варь, или ты хочешь продолжить? — он вызывающе вскидывает бровь, приходясь по моему телу похабным взглядом, не оставляющим ни малейших сомнений в том, что именно он имел в виду.

— Я ничего не хочу, Максим, — нагло вру, глядя в бесстыжие глаза. — Это ты прижал меня к стенке и набросился, как дикарь.

— Ага, а раздевать себя и обсасывать свой язык я тоже сам начал? — криво усмехнувшись, бросает он.

— Козел, — Вспыхнув до корней волос, я суетливо подхватываю лежащую на этажерке сумочку и пулей вылетаю из студии.

— Третий раз за сегодня, — летит мне в спину язвительный смех.

Что «третий раз»? Всю дорогу домой я кручу в голове этот нелепый вопрос. Третий раз за день прижал кого-то к стене? Или третий раз засунул кому-то в рот свой язык? Или третий раз его обозвали козлом? Кто первые два? Вика? Жена? Он, вообще, помнил, что женат, когда полез ко мне? А, может, прогулки на сторону норма в его семье?

О своей позорной роли в случившемся стараюсь не думать. Гораздо легче перекладывать львиную долю ответственности на мужика. Но почему-то весь ворох моих претензий к Красавину разбивается об глухую стену.

Я хорошо помню, каким он был раньше и видела его в самых неприглядных ситуациях, о чем Макс до сих пор не подозревает. Такие, как Красавин, не становятся примерными семьянинами, даже если нагуляются до отрыжки. Сколько бы не прошло лет, вокруг него всегда будут крутиться толпы красивых сексуальных женщин, готовых с радостью