Книга Сухово-Кобылин - Владислав Отрошенко

Упоминание об Островском тогда нисколько не затронуло Александра Васильевича. Позднее в литературной критике рубежа XIX—XX веков Островского и Сухово-Кобылина постоянно противопоставляли друг другу. И когда противопоставление было не в пользу Островского, Александру Васильевичу это нравилось, ибо его собственное отношение к Островскому было исполнено такого яростного неприятия, что даже имя драматурга он спокойно слышать не мог и всякий раз, когда при нем упоминали об Островском без отрицательных оценок, воспринимал это как оскорбление в свой адрес.

Когда же слава Островского стала неоспоримой, он как-то раз в разговоре со своим племянником Евгением Салиасом выразил изумление:

— Почему его ставят так высоко?! Везде у него идиоты приказчики и какие-то кисло-сладкие купеческие дочки!

В 1869 году, приехав из Кобылинки в Москву для переговоров с Катковым[19] об издании своей драматической трилогии, он был поражен слухами о невероятном успехе «Горячего сердца» Островского, которое шло тогда в Малом театре. Пользуясь своим правом на бесплатное посещение всех театров Москвы и Петербурга, — заплатить в этом случае деньги за билет он счел бы для себя унизительным, — Александр Васильевич явился в Малый театр посмотреть пьесу. Впечатления он записал в дневнике:

«Тут не только все пьют и буянят, но и сам автор является грубейшим варваром. Дочь купца, будто забитая, которая любит приказчика и выходит по любви, — есть такое же отвратительное и ужасающее создание, как и сам отец. Публика аплодировала. Я с внутренним ужасом вышел из театра до конца представления».

— Для писателя необходимо быть не только остроумным, — говорил он в 1899 году в интервью «Новому времени», — но и занимательным, вот отчего Островский утомителен. На днях я прочел, что в бенефис Варламова[20] многие зрители вставали во время пьесы и уходили из театра. Вот вам и хваленый автор!

Статьи об Островском Александр Васильевич всегда читал внимательно и однажды, после очередного хвалебного отзыва о пьесах конкурента, прямо-таки обиделся и съязвил в дневнике:

«Итак, я перед Островским пигмей!»

* * *

После статьи в «Санкт-Петербургских ведомостях» рецензии посыпались одна за другой. 20 декабря, когда шло уже десятое представление «Свадьбы Кречинского», спохватились «Московские ведомости».

«Вот уже более двух недель, — писал рецензент, — как новая пьеса, в первый раз исполненная в бенефис одного из лучших наших артистов, почти ежедневно привлекает в театр многочисленную публику. Пьеса эта производит впечатление, о ней говорят в обществе, и все отзывы очевидно клонятся в ее пользу. Чем же объясняется это общее внимание и одобрение? Нам кажется, что как сама комедия, так и исполнение ее на сцене соединяют в себе самые благоприятные условия для полного успеха. Многочисленные обыденные пьесы, не совсем искусно переводимые с французского, и пьесы доморощенного изделия, сшитые белыми нитками, наскучили публике… Комедия г. Сухово-Кобылина ведена логически, последовательно, положения действующих лиц естественны, характеры выдержаны, словом, пьеса вполне заслуживает название серьезного обдуманного произведения. Если присоединить к этому внешнюю отделку пьесы, обличающую в авторе сценический талант и чувство меры, столь необходимые в драме, то успех комедии становится понятным. По своему содержанию пьесу нельзя назвать комедией, она имеет трагический характер. Герой пьесы Кречинский — лицо вовсе не комическое».

Последнее замечание было неожиданным и глубоким. Подобного суждения не встречалось ни в одном из отзывов на «Свадьбу Кречинского», которую критики в большинстве случаев оценивали как легкий фарс, пародию, забавную шутку, навеянную французскими водевилями Эжена Скриба или Жана Баяра. Но замечание это, сказанное мимоходом, тонуло в общем хоре журнально-газетных разнотолков:

— В пьесе с первого раза чувствуется недостаток того, что мы называем свободой творчества!

— Комедия г. Сухово-Кобылина гораздо дальше от жизни, от нашей действительности, чем все произведения новых драматических писателей.

— Герой ее — лицо далеко не новое на сцене: мы встречали его много раз в разных драматических положениях. Пьесе недостает идеи!

— Сюжет ее взят из общего всем народам сценического запаса.

— В комедии нет типов, одни характеры не вполне выражены, другие не вполне развиты, третьи не выдержаны, на сцене не чувствуется присутствия женщины.

— В пьесе чувствуются ловкая французская выкройка и французский склад ума. Вообще же язык комедии нравится своей ловкостью.

— Но зачем же непременно ценить новую комедию с точки зрения высшей художественности? Отчего не смотреть на нее проще, отчего не видеть в ней того, что она есть, — искусно задуманного и счастливо выполненного фарса?

— В пьесе дано слишком много места таким проделкам, которые скорее могут интересовать криминалистов.

Всю зиму 1856 года театральная Россия говорила о «Свадьбе Кречинского».

«У вас в Москве все похваляются какой-то комедией Сухово-Кобылина, — писал Некрасов в Москву неустановленному адресату — Напиши мне, что это такое?»

Вести об успехе комедии привез в Петербург артист Александрийского театра Федор Бурдин. Приехав из Москвы, где он смотрел премьеру и несколько последующих спектаклей, он тут же примчался в свой театр.

— Ну что «Свадьба Кречинского»? — спросил его Максимов.

— А то, что вы с Мартыновым опростоволосились совсем! Прав-то был я, пьеса имела громадный успех!

— Это еще ничего не доказывает, — возразил Мартынов. — В Москве может нравиться всякая галиматья. Мало ли было примеров — там имеет успех, а здесь провалится.

— Эта пьеса будет иметь большой успех везде! — настаивал Бурдин.

— Может быть, а я все-таки ее в бенефис не возьму и, какой бы штраф на меня ни наложили, играть в ней не буду!

«Оказывается, что эти петербургские актеры отказывались сначала играть мою пиэссу, — удивлялся Александр Васильевич в дневнике. — Но теперь ветер дует иначе».

Ветер подул иначе не сразу. Узнав о большом успехе пьесы в Москве, директор Императорских театров Гедеонов пожелал, чтобы она была немедленно поставлена в Петербурге. Он вызвал к себе Мартынова и предложил ему взять «Свадьбу Кречинского» в бенефис. Тот наотрез отказался, заявив, что он, как и Максимов, не поменял своего мнения об этом «каторжном сочинении».

— Ах так! — кричал Гедеонов, в бешенстве ударяя ладонью по столу, заваленному рукописями пьес и прошениями. — В таком случае я ни тебе, ни Максимову никогда и ни за что не дам ролей в этой пьесе!