Книга Мой бывший враг - Дарья Вознесенская

Отшатывается и бледнеет.

— Ну что, вся любовь позабылась? — кривлю губы.

Денис силится что-то сказать, но сдувается, и торопливо идет за вещами. Только у входной двери останавливается.

— Можешь мне не верить, но я и правда в тебя влюблен.

— Не думаю, что это было так сложно, — усмехаюсь. А потом спохватываюсь. — Ответь только на один вопрос. Мариша невзлюбила тебя потому, что подозревала что-то?

— Твоя говноподружка пристала ко мне чуть ли не при знакомстве, а я ее послал, — передергивается.

Как ни странно — я ему верю. И почти равнодушно переспрашиваю, не обращая внимания на внутренности, залитые кислотой:

— А чего послал? Тебе же не впервой спать с разными девицами?

— Ты… — кажется, он хочет сказать что-то непечатное, но исправляется. — Я может и дерьмо, с твоей точки зрения, но не настолько, — шипит в итоге и выходит.

А я смотрю в окно, как он зашвыривает сумку в машину. Долго стоит, глядя куда-то вдаль, но потом все-таки уезжает.

Уже совсем темно, когда я отхожу от окна. Раздеваюсь, принимаю душ и заползаю под одеяло. Я беру телефон, чтобы поставить будильник, но вспоминаю, что мне, собственно, некуда завтра вставать…

Непрочитанное сообщение в мессенджере со слишком знакомого номера привлекает внимание.

Хмурюсь.

«Условие выполнено».

Отправлено два часа назад…

Рывком сажусь на кровати, чувствуя, как задыхаюсь. А потом нажимаю кнопку звонка.

Каримов берет трубку сразу, будто ждет его, несмотря на время.

— Ты следишь за мной? — спрашиваю хрипло.

— Не за тобой.

С шумом выдыхаю.

— Ты ненормальный.

— Хочешь признать меня несостоятельным? — насмешливо.

— Ты ненормальный, потому что тебе доставляет удовольствие делать больно другим людям! Мне!

— Если больно — значит ты жива, Майя… — говорит он после паузы и кладет трубку.

Я отбрасываю телефон, как ядовитую змею, и зарываюсь в подушки лицом, ловя спасительное беспамятство.

3

— Мам, я дома! — открываю я дверь своим ключом.

Ух!

На меня налетает рыжий смеющийся вихрь, а я бросаю сумку и обнимаю самого дорогого мне человека.

— Когда ты написала мне, что прилетаешь раньше, я не поверила, — мама берет мое лицо в ладони и внимательно смотрит в глаза. Ей много лет, этой привычке… так она проверяет, насколько мне больно.

Раньше это делала я.

— Красавица! — подытоживает с довольной улыбкой, — и как-будто повзрослела.

— От красавицы и слышу, — подмигиваю.

А ведь она и правда расцвела.

Я как-то не задумывалась раньше… но ей только сорок пять исполняется в этом году. На лице почти нет морщин, седину она подкрашивает, а фигура такая же стройная как у меня. Молодая еще женщина, которая вполне может выстроить свою жизнь… и семейную тоже.

Я намекала ей прежде, но мама отмахивалась. Знаю, что у нее было несколько незначительных романов в последние годы — пусть она тщательно их и скрывала — но также знаю, что никто не затронул ее чувств всерьез. А раньше и вовсе не до того было — нелегко ей пришлось, сначала с младенцем и ночной работой, потом с маленьким ребенком и уже двумя работами. И будто мало было ей испытаний, как обрушилась еще и болезнь.

Мне кажется и выдохнула-то она только тогда, когда я в институт поступила…

— Мам… прости, — прошептала, осененная внезапной мыслью.

Она аж замирает. Перестает выкладывать всякие вкусняшки, которые я притащила в чемодане — ну и пусть все уже можно и в нашем поселке купить, мне так захотелось — и смотрит на меня внимательно:

— Майя… ты про что?

— Я ведь тогда, когда вернулась домой раны зализывать после Каримова… Опять тебе вместо нормальной спокойной жизни устроила не понять что.

И сейчас. Сейчас я то же самое делаю. Приезжаю, опустошенная, фактически сбежавшая от проблем… Нет, не навсегда — ненадолго, восстановить равновесие хоть немного. Снова без работы, без квартиры, без мужчины. Черт. Ни слова ей не скажу!

— Рассказывай, — мама становится серьезной и усаживает меня за кухонный стол.

— Да все в порядке… — мямлю.

— Майя!

А вот этот тон я знаю. Добьется же своего… да и врать ей не хочется. Хотя можно не говорить всю правду…

Выдаю ей сокращенную версию. Про увольнение и Дениса, и про то, что выехала со старой квартиры, оставила вещи у отца и пока не знаю, куда мне податься.

Мы грустим и даже плачем немного вместе — разделяя неприятности на двоих, как это делали и всегда, а потом завариваем душистый чай.

— Так живи здесь… — начинает она, но я отрицательно качаю головой.

— Нет. Я только на день рождения, как и планировала, просто раньше… ну и в отпуск, считай, еще. Потом в Москву вернусь и буду искать хорошую работу. Более соответствующую своей специальности.

— Ты решила… решила все-таки делать карьеру?

Вздыхаю.

Мама больше чем кто-либо понимает, почему я не стремилась подняться выше того уровня, где чувствовала себя комфортно, но она, пожалуй, хорошо поймет и другое.

— Когда я сознательно раз за разом отказывалась от «высшего» общества, денег, карьеры, хорошей должности, я ведь отказывалась из страха. И совсем не заметила, что вместе с ненужными, как мне казалось, возможностями, из-за боязни, что снова заберусь высоко и падать оттуда снова будет больно, я отказалась от своей собственной мечты. Которая у меня была до встречи с Каримовым.

— Значит… — она раздумывает, будто не решаясь спросить, но потом все-таки спрашивает, — ты и наследство от отца примешь? Долю в компании, должность?

— А ты бы не хотела? — вскидываюсь.

— Я… — мама порывисто встает и отходит к окну, за которым давно уже темно — долго же мы проговорили. — Не знаю. Хотя нет, знаю. Я считаю, что все это принадлежит тебе по праву. Да, я ненавидела его… за все, что он сделал. Долго ненавидела, и эта ненависть ела меня изнутри — последствия ты и сама знаешь. Хорошо, что я вовремя опомнилась. Осознала, что из-за своей ненависти могла оставить тебя одну, а ты ведь лучшее, что у меня когда-либо было. Обратилась к нему за помощью… наверное с этого мое исцеление началось. А не с операции.

— Но, тем не менее, ты все равно ничего мне не сказала про папу… — я встала и обняла ее сзади, — только потом.

— У моего прощения тоже был долгий путь, — вздыхает.

— То есть… отца ты простила?