Книга Красный замок - Кэрол Нелсон Дуглас

В процессе рассказа об обстоятельствах похищения тело стало постепенно припоминать физические страдания, причиненные ему за это время. У меня болело и горело буквально все с головы до пят. После долгого лежания на спине в ящике я едва могла сделать достаточно глубокий вздох, чтобы произнести хоть пару фраз, а стягивающий тело корсет превратился в беспощадное орудие пытки. Плюс ко всему, я чувствовала весьма неприятный запах и опасалась, что именно я служу его источником.

– Ох, Годфри! За все это время я ни разу не переоделась!

Любой другой мужчина остался бы равнодушным к моему бедственному положению и поруганным чувствам, но Годфри немедленно изготовился к действию:

– Немыслимо! Я вернусь через мгновение.

Его темная фигура быстро исчезла и, будто отодвинув заслонку фонаря, оставила после себя мутный дневной свет из окна: именно он раскаленными углями выжигал мои ослабшие глаза. Я зажмурилась, приветствуя темноту, от которой так страдала в течение всего своего путешествия. А вдруг я только вообразила себе спасительное появление Годфри? Вдруг я по-прежнему нахожусь в трясущемся гробу, в передвижном ящике для вампиров? Тогда стоит ли удивляться, что каждая косточка, каждый сантиметр моего тела пульсируют от боли! Я уже готова была разрыдаться, но первый же глубокий всхлип огненным кольцом сжал мне легкие.

– Я вернулся, – объявил Годфри. – Мы в замке, но из прислуги здесь разве что кошки и крысы.

– Как в сказке братьев Гримм, – пробормотала я. Возможно, я очнулась в одной из жутких народных легенд.

Надо мной проплыло нечто вроде белоснежного облака.

– Это отличная батистовая рубашка, Нелл. Она послужит тебе домашним халатом, но здесь нет ни одной женщины, которая могла бы помочь тебе переодеться. Говоришь, тебе трудно дышать?

– Ну да, просто… – Как же я объясню Годфри, который все же не является врачом, свое затруднительное положение с корсетом? – Я сильно ушиблась о стенки ящика, а теперь ты вдруг утверждаешь, что мы находимся в замке?

– В замке негодяев и призраков. Увы, не самое прекрасное место. Кажется, я могу угадать, почему тебе не хватает воздуха. – Не прекращая говорить, Годфри накрыл меня большим отрезом какой-то ткани, соорудив нечто вроде навеса. – Теперь задержи-ка дыхание ненадолго. – Он запустил руки под полог, и я почувствовала странное давление на ребра.

На мгновение боль так усилилась, что я не смогла сдержать крик. Но вопль закончился вздохом облегчения, так как измученные легкие и грудная клетка вдруг расслабились, освобожденные наконец от объятий китового уса и хлопковой шнуровки.

Я поняла, что металлические крючки и петельки на передней стороне корсета сцепились намертво, и разорвать эти путы могла только сильная мужская рука. Как же замечательно, что Годфри, женившись на Ирен и приняв на себя некоторые из моих прежних обязанностей горничной, получил столь полезный опыт! И тут мне вспомнился еще один случай, когда другой мужчина при других обстоятельствах освободил меня тем же способом. Я бы покраснела, не будь я слишком слаба для проявлений стыдливости.

Каждый новый вдох становился все глубже и все болезненнее, так что я одновременно испытывала и облегчение, и муки еще более жестокие, чем прежде.

– Сейчас. – Пальцы Годфри расстегивали множество застежек на лифе платья. – Тебе придется простить мне некоторую вольность. За последние несколько дней ты претерпела жестокие ограничения во всех отношениях.

Хотя я не сомневалась, что Годфри в своих побуждениях и деликатности выше любого другого мужчины на свете, но его атака на пуговицы живо напомнила мне безумное существо с пустыми бешеными глазами, шарящее по моему корсажу на палубе панорамы. Единственное, что оставалось мне тогда делать, так это сохранять спокойствие и не кричать.

Тем не менее, когда плотное шерстяное платье спало с меня ненужной шелухой, я вновь почувствовала такое облегчение, что не смогла удержаться от слез.

– Если тебя похитили в Париже, – говорил между тем адвокат, – и впихнули в ящик, ты провела в плену почти неделю и наверняка путешествовала в экипаже, на корабле и поездом. Тебя хотя бы кормили, давали воду?

– Не могу вспомнить. Понятия не имею, что они со мной сделали и кто они такие, – всхлипнула я. – К тому же я все время была очень больна, и меня окружал сладкий лекарственный запах.

– Какие-то наркотики; вероятно, хлороформ. Здесь, по крайней мере, мы сможем хоть как-то питаться. Постараюсь раздобыть тебе немного похлебки или супа.

– Мы? – На какое-то мгновение меня посетила сумасбродная надежда: сейчас он скажет, что Ирен наконец снова с нами и что все это было ночным кошмаром, который уже закончился, и к восьми часам нас ждут на ужин Ротшильды.

– Я говорю о нас с тобой. Так, с платьем покончено. Возможно, дальше ты сама справишься, как только немного окрепнешь.

Я попыталась влезть в длинные рукава ночной рубашки, одновременно вытягивая из-под нее расстегнутый корсет, но это требовало слишком много усилий.

Зато сладкий болезненный запах, который был моим постоянным спутником, почти ангелом-хранителем на протяжении всех испытаний последних дней, кажется, начал наконец рассеиваться. Его место стали занимать кое-какие чрезвычайно резкие ароматы, которые, как я, к своему ужасу, осознала, исходили от меня. Подобные запахи, без сомнения, распространены на грязных улицах скверных районов вроде Уайтчепела, но совершенно невыносимы для приличной женщины с хотя бы минимальной чувствительностью.

После всего пережитого я бы сейчас с удовольствием умерла на месте.

– И я попрошу, чтобы эти дикари приготовили тебе ванну, – пообещал Годфри. – Увы, не могу предложить горничную, помощь которой ты соизволила бы принять, но, возможно, после супа и воды… э-э… пожалуй, после воды с мылом и супа, к тебе вернутся силы, чтобы справиться со всем прочим самостоятельно.

На том он и удалился как настоящий джентльмен, которым и являлся, оставив меня проводить инвентаризацию собственного действительно плачевного состояния и задаваться вопросом, в каком же захолустье мы сейчас находимся и среди каких невыразимо диких варваров, что кошки и крысы по сравнению с ними кажутся лучшими соседями.

Глава семнадцатая

О храбрости

Сыны храбрей, но ласки меньше в них.

Еврипид. Просительницы[46]

Из дневника

– Во-первых, Квентин, – заявила Ирен нашему новому и совершенно незаконному попутчику, – я считаю необходимым объяснить Пинк, что означают твой нынешний наряд и безрассудный способ посадки на поезд.

– Не стоит утруждаться! – возразила я.

Квентин Стенхоуп не выглядел человеком, готовым оправдываться и извиняться за свои поступки перед кем бы то ни было. В данный момент, правда, он беззастенчиво на меня уставился. В смущении я закрыла дневник и вставила карандаш в серебряную скобку на обрезе блокнота, которая одновременно служила держателем и запирала страницы.