Книга Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

— Папа, а где же ты будешь спать? — спрашивает Патриция.

Джордж расплывается в ослепительной улыбке, позаимствованной у Банти.

— О… я прикорну тут, в гостиной, на диванчике.

Так что все устраивается прекрасно.

На следующее утро меня будит банда орущих чаек за окном, и я шлепаю в гостиную и усаживаюсь на подоконнике большого окна за оранжевой занавеской, чтобы кинуть последний взгляд на море — оно синее и сверкает, как сапфир. Утро просто чудесное, и мне не верится, что сегодня мы не пойдем снова на пляж играть на сверкающем, чисто вымытом песке, от которого отлепляется прилив. Я совсем забыла о приезде Джорджа — но на диванчике нет никаких его следов, ни одеяла, ни подушки, совсем ничего, — и, лишь заслышав кашель курильщика, насыщенный мокротой, вспоминаю о его присутствии. Я выглядываю из своего тайника за занавеской и вижу Джорджа в пижаме в полоску карамельных цветов — он входит в комнату, почесывая шею. За ним входит тетя Дорин в розовой нейлоновой комбинации, под которой, словно гигантское бланманже, колышется пышная, ничем не сдерживаемая грудь. Тетя Дорин обхватывает Джорджа со спины за талию плотными мясистыми руками, так что они встречаются где-то у него под майкой, и Джордж издает какой-то странный стон. Тетя Дорин смеется и шикает на него, а он произносит: «Боже мой, Дорин» — и качает головой как-то растерянно и печально. Но тетя Дорин говорит: «Идем, Джорджик-коржик-пирожок, надо поднимать детей и кормить их завтраком», и Джордж опять вздыхает и покорно идет за ней, как осужденный — на эшафот, когда она тянет его прочь из комнаты за пижамный пояс.

Мы везем тетю Дорин обратно в Лидс и высаживаем ее после обильных объятий и прощаний; когда машина трогается, даже у Патриции глаза на мокром месте. Дух тети Дорин еще витает среди нас, воплощаясь в хоровом исполнении «Десяти бутылок» и бодрящего канона «Шел один верблюд». Не успеваем мы и глазом моргнуть, как на горизонте уже возникает и стремительно растет знакомая громада Йоркского собора.

— А кто присматривает за Лавкой? — спрашивает Патриция (Джордж пропустил большую часть субботней торговли).

— Я закрыл на сегодня, — отвечает он, и нам очень лестно, что семья для него важней мамоны.

Мы вваливаемся в Лавку с чемоданами. «Лавка!» — кричит Джиллиан, не ожидая ответа, и застывает с открытым ртом при виде Банти, выходящей из подсобки.

— Мама! — изумленно ахаем мы все: нам кажется, что мы уже много лет о ней не вспоминали.

— Банти, — произносит Джордж и добавляет (несколько излишне): — Ты вернулась.

Воцаряется неловкое молчание. По идее, тут мы все должны броситься к Банти и начать ее целовать, или, может быть (даже еще лучше), это Банти должна броситься к нам, но мы стоим как вкопанные у дверей Лавки, пока Джордж не произносит:

— Ну, я пойду поставлю чайник.

Но Банти говорит:

— Ничего, я поставлю, — и быстро уходит в направлении кухни, словно всего лишь отлучилась в парикмахерскую, а не пропала из дому, бросив семью, больше чем на неделю.

Джордж смотрит в удаляющуюся спину Банти, и его улыбка исчезает, на манер Чеширского кота. Как только Банти окончательно скрывается из виду, Джордж вихрем поворачивается и смотрит на нас с отчаянием на лице — словно уже слышит, как точат нож гильотины.

— Слушайте, — настойчиво шипит он, — вы не ездили отдыхать с Дорин, ясно?

Мы киваем, хотя нам совершенно неясно.

— А с кем же мы ездили? — с интересом спрашивает Патриция.

Джордж смотрит на нее — выражение безумия, кажется, окончательно закрепилось у него на лице. По глазам видно, как лихорадочно бурлят у него мозги.

— С кем? — не отстает Патриция, и ей аккомпанирует бодрый стук молотков рабочих, строящих гильотину. — С кем, папа? С кем?

Из кухни доносится приглушенный голос Банти:

— Кстати, а кто всю неделю присматривал за Лавкой? Когда я пришла, она была закрыта.

— А когда это было? — с вымученной небрежностью кричит в ответ Джордж.

— С полчаса назад.

Джордж облегченно выдыхает и кричит:

— Мать Уолтера! Я велел ей закрыть пораньше, она после обеда быстро устает.

— Мать Уолтера? — откликается Банти с ноткой недоверия в голосе, что, впрочем, неудивительно: мать Уолтера почти в таком же маразме, как Нелл; без сомнения, с небольшой помощью Уолтера (он задолжал Джорджу услугу) ее удастся убедить, что она действительно всю неделю смотрела за Лавкой.

Джордж ныряет на корточки, так что его глаза оказываются на одном уровне с нашими (кроме Патриции):

— В Уитби с вами был я. Я за вами смотрел всю неделю, ясно?

— Ясно, — бормочем мы по очереди.

Входит Банти и говорит, что чай готов.

— Помните, — шепчет Джордж, неловко подмигивая, — ни слова о Дорин. Будто мать родная не родила.

Весьма неудачная фраза в данных обстоятельствах.

— Давайте раздобудем к чаю чего-нибудь вкусненького, — предлагает Банти, когда мы уже сидим (как на иголках) и пьем чай.

— Ой как хорошо, давайте, — говорит Джиллиан. — А чего?

— Рыбы с жареной картошкой, конечно, — лучится улыбкой Банти.

* * *

Я просыпаюсь в чернильной ночной тьме оттого, что кто-то скребется в окно. Я лежу, окаменев от страха, — сна у меня ни в одном глазу. Я представляю себе очень голодного вампира, который пытается попасть в дом. Сколько еще до рассвета? Оказывается, долго, и я лежу, слушая ночные звуки старого дома — усадку древних балок, потрескивание штукатурки, лязганье тысяч подбитых гвоздями сандалий легионеров, марширующих вверх и вниз по лестницам. Это все безобидные шумы в сравнении с тварью, пытающейся пробраться в мое окно. Когда уже совсем светлеет и начинают петь птицы, я набираюсь храбрости и заглядываю за занавеску. Это оказывается вовсе не вампир, а Попугай. Он сидит на подоконнике, отощавший и потрепанный. У него лицо сломленного человека — такое же, как у Джорджа, — словно он провел эту неделю в попытках отыскать Южную Америку и потерпел неудачу.

* * *

Для всех нас, в том числе и Попугая, жизнь скоро входит в обычное русло. После первого же затеянного Джорджем и Банти скандала Люси-Вайда вспоминает, что она, собственно, нам не сестра, и сбегает домой к тете Элизе и дяде Биллу. Отдых в Уитби быстро меркнет, принимает обличье мифа, и становится мучительно трудно вспоминать детали — словно все это случилось с какими-то детьми в книге, а не с нами. Сама острота счастья помешала его запомнить. Какое-то время мы вспоминаем о тете Дорин между собой, но со временем она становится таким же сказочным персонажем, как Мэри Поппинс. Через несколько месяцев Джиллиан начинает всерьез утверждать, что мы видели, как тетя Дорин летала — заложила вираж над западным пирсом и сделала круг над зеленым и красным огнями, отмечающими вход в гавань. Это воспоминание настолько дорого нашей заблуждающейся сестре, что у нас так и не хватает духу ее разубедить.