Книга Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

Сноска (v). Дождь

1958.

Тед поставил чемодан матери на пол ее комнаты в пансионе и замешкался, водя пальцем по каминной полке и фальшиво мурлыча какую-то песенку. Нелл ждала, когда же он уйдет, — ей не терпелось снять корсет и чулки и прилечь на кровать.

— Ну что, мама, я пошел распаковывать вещи. Увидимся за ужином? — сказал Тед, торча в дверях, и Нелл туманно посмотрела на него.

Что, собственно, ему надо? Младшему сыну Нелл было уже под тридцать, но, глядя на него, она до сих пор видела маленького мальчика. Раньше он был ее любимчиком, но теперь его вид выбивал из колеи — ей казалось, что он чего-то от нее хочет, но она понятия не имела, что бы это могло быть. Она замахала руками, прогоняя его:

— Да, да, Тед, увидимся за ужином.

Тед только что уволился из торгового флота, где прослужил двенадцать лет, и эта неделя в пансионе в Кендале должна была помочь ему привыкнуть к жизни на суше. Нелл не хотела сюда ехать. Она теперь не любила покидать дом, хотя и раньше особо никуда не ездила.

Тед закрыл дверь комнаты тихо, словно в ней лежал больной, и Нелл мысленно спросила себя, сколько лет ей осталось жить. Смерть ее очень пугала, и все же Нелл чаще и чаще ловила себя на мысли, что будет рада, когда наконец все кончится.

В спальне было тепло, хотя занавески тихо раздувались парусом на ветерке из поднятой верхней рамы окна. В комнате стояли узкая жесткая кровать, комод, гардероб, прикроватная тумбочка и часы на небольшой каминной полке из литого чугуна. Часы показывали без десяти четыре, но Нелл не знала, правильно ли они идут.

— Я уже была в Озерном крае, — вдруг сказала она, когда они въехали в Кендал, и Тед от удивления переключился на неправильную передачу — он думал, мать сроду не бывала дальше рыночной площади в Йорке.

— Правда? Когда?

— Во время медового месяца.

— Медового месяца?

Образ матери не вязался у Теда с такой роскошью, как поездка на медовый месяц. Нелл в это время думала о том, какое странное выражение — «медовый месяц»: такое милое и сладкое, как конфеты с фиалковым кремом, розовая вода и та валентинка, что подарил ей Перси Сиврайт, вся покрытая кружевом. Внутри он написал крупным круглым почерком полисмена: «Я твой навеки». Странное дело — это ведь правда: кому, кроме нее, он теперь нужен?

* * *

1919.

Нелл знала, что, наверно, спит, потому что была уже не в Кендальском пансионе, который с такой помпой забронировал Тед. Она оказалась в постели номера для новобрачных в той унылой гостинице, куда привез ее Фрэнк, с видом на озеро. Ночь была душная, жаркая — таких выдалось уже несколько подряд. Весь день Нелл казалось, что эта погода физически давит на нее, круша череп и вминая его внутрь.

— Сегодня будет гроза, Нелли, — сказал ей Фрэнк, словно обещая лично устроить это явление природы, чтобы ее подбодрить.

Но как она могла взбодриться, когда он лежал на ней свинцовым грузом, придавливая еще тяжелее погоды? Неужели теперь так будет каждую ночь их совместной жизни? Неужели ей теперь не спастись от его толстых хлопчатобумажных пижам, колючих усиков и той, другой части его тела, от которой Нелл приходилось смущенно отводить глаза.

В комнате раздался странный жужжащий звук, и Нелл не сразу поняла, что это в комнате, а не у нее в голове. Она чуть-чуть встряхнула Фрэнка, чтобы он проснулся и сам разобрался с этим звуком. Фрэнк уже тихо храпел рядом. Непостижимо, как это человек может так легко засыпать. Лилиан была такая же: каждую ночь, покрутившись в постели, как утаптывающий место зверек, она впадала в глубокий крепкий сон младенца, а Нелл лежала рядом, пялясь в потолок и зная, что не заснет еще несколько часов. Она была почти рада, когда Лилиан перебралась в другую комнату после смерти Альберта. Без объяснений, не сказав ни здрасте, ни до свидания, собрала вещи и переехала в его спальню, и вообще хоть как-то упомянула об этом в разговоре лишь единственный раз, на следующий день, за завтраком:

— Ох, Нелл, как жалко, что мы сменили его простыни, когда он уехал обратно на фронт.

Рейчел швырнула в Лилиан ложкой и назвала омерзительной, но Нелл знала, что имеет в виду сестра: если б только можно было еще раз коснуться того, чего касался он, втянуть его запах, подобно псам, идущим по следу чего-то потерянного.

Она ущипнула Фрэнка за руку, но он отмахнулся, словно это она была насекомым, а не маленький летательный аппарат, гневно жужжащий у окна. Нелл ощупью нашарила спички на тумбочке у кровати и кое-как зажгла свечу, чтобы разглядеть эту тварь.

Увидев насекомое, она тихо завизжала и хлопнула Фрэнка ладонью, потому что по комнате, прямо к кровати новобрачных, летела огромная, чудовищная оса, черно-желтый мутант, жужжащий ровно, как цеппелин. Фрэнк лишь через несколько секунд понял, что происходит, и воскликнул:

— Черт меня побери, это же шершень!

Нелл выудила из-под кровати шлепанец и принялась отмахиваться. Шершень отлетел подальше и стал кружить вокруг газовой люстры, что висела в центре потолка.

— Убей его! Убей его! — завизжала Нелл, и Фрэнк осторожно сполз со своей стороны кровати, нашаривая собственный шлепанец.

Он подкрался к шершню, который все еще яростно кружил у люстры, и попытался сбить его шлепанцем. Шершень сделал обманный маневр и ринулся на Фрэнка, тот присел, дернулся, схватился за волосы, и Нелл вдруг расхохоталась — неожиданно для них обоих.

— Не смешно, черт возьми! — сердито сказал Фрэнк, не сводя глаз с шершня, который теперь летал вверх-вниз у окна, как лифт.

Нелл соскользнула пониже в кровати и натянула одеяло на голову. Фрэнк прав, это совсем не смешно. Шершень его по-настоящему напугал, и он мечется по комнате, как нюня какой-то. Не верится, что человек мог пройти всю великую войну и остаться трусом. Перси мигом разобрался бы с этим шершнем — уверенно и твердо, как подобает полисмену. А Альберт… Альберт постарался бы его выпустить; она прямо видела перед собой широкую ухмылку брата. Нелл вспомнила тот раз, когда он поймал пчелу, нет, большого шмеля, просто так, в ладони, и обернулся к ней с дивной улыбкой и сказал:

— Ух ты, Нелли, какой большой. Хочешь посмотреть?

А потом раскрыл ладони и выпустил шмеля.

Сквозь одеяло она слышала ворчание Фрэнка:

— Вот же тупая тварь, не видит, что окно открыто.

Но Нелл уже не обращала на него внимания. А Джек, что сделал бы с шершнем Джек? Она поняла, что так и не узнала Джека по-настоящему. Иногда ей казалось — даже хорошо, что он погиб, потому что она не могла себе представить, как они жили бы вместе. Джеку она скоро надоела бы; она видела, как он смотрел на нее во время отпуска — с сомнением, словно ему не верилось, что она в самом деле такая нюня.

Иногда в супружеской постели, когда Фрэнк сдирал с жены расшитую лентами ночную сорочку из приданого, и трогал ее плечи, и стонал, словно стыдясь того, что сейчас с ней сделает, она думала о Джеке и его прекрасной коже, похожей на полированный грецкий орех. Сейчас эта кожа вся сгнила. Скоро останутся одни голые кости, и Джека Кича больше уже не будет. Ей казалось неправильным, что человек может вот так перестать быть. Как Перси. Как Альберт. Как их мать.