Книга Проклятие семьи Пальмизано - Рафел Надал

Мэр выглядел все более и более жалко. Он снял пиджак и ослабил узел галстука, а сам галстук забросил за спину. Растрепанная челка прилипла ко лбу, рубашка обрисовала потный живот. Мэром овладела паника, но неожиданно, когда все уже боялись худшего, на него вдруг снизошло спасительное озарение: он захлопал в ладоши, показывая таким образом, что чтение стихов окончено; остальные, не желая больше ни минуты терпеть эту убогую декламацию, подхватили аплодисменты. Поэт вообразил, что восторги адресованы его стихам, и, дождавшись момента, когда публика немного утихла, попытался продолжить чтение с еще большим воодушевлением. Тут мэр в ужасе подскочил к нему, обнял и увел с трибуны. Площадь ответила бурными аплодисментами, самыми искренними с того момента, как Маурицио-младший сменил на посту своего отца.

Однако идиллия в отношениях народа и власти была недолгой и развеялась как дым, когда мэр снова появился на трибуне, достал из кармана наброшенного на плечи пиджака пачку листов и явно вознамерился зачитать речь, которую приготовил для епископа и губернатора. Гул недовольства пробежал среди собравшихся.

– С этого придурка станется читать до тех пор, пока все карабинеры не попадают с ног, – громко сказал один из ветеранов, наблюдая за происходящим рядом с Тощим в тени рожкового дерева.

Должно быть, мэр его услышал, а может быть, он еще не пришел в себя после овации, которой удостоили его жители, потому что неожиданно сжалился над несчастными земляками, бывшими на грани обморока, и решил облегчить их участь. Он сунул свою речь обратно в карман, спустился с трибуны, подошел к памятнику и одним движением сорвал с него итальянский флаг, открыв новую памятную доску с выгравированными именами сорока двух местных уроженцев, павших в Большой войне. Затем вернулся на трибуну и прокричал:

– Памятник открыт! Да здравствует Беллоротондо! Да здравствует Италия!

Площадь ответила ему новой овацией и – неожиданно – криками «Да здравствует мэр!». Сам мэр удивился больше всех. Люди были счастливы, что можно пропустить остальные пункты программы. Вот-вот должен был начаться праздник.

– А «Королевский марш»? – умоляющим тоном спросил мэра командир карабинеров.

– Распорядитесь сами. Только, прошу вас, пусть оркестр не затягивает. Давайте уже покончим с этим.

Оркестр заиграл первые такты «Королевского марша». Вдруг в толпе несколько ветеранов во главе с Тощим затянули первый куплет гимна Мамели, Fratelli d’Italia[42], который был для них истинным национальным гимном. Застигнутый врасплох командир карабинеров потребовал от оркестра играть громче и живее, но марш звучал еле-еле – музыканты выжидали, на чью сторону склонится большинство. Ветераны, стоявшие в тени рожковых деревьев, с жаром подхватили первую строфу республиканского гимна, и через несколько секунд к ним присоединились и местные фашисты, также презиравшие монархический гимн:

Fratelli d’Italia, l’Italia s’è desta, dell’elmo di Scipio s’è cinta la testa. Dov’è la Vittoria? Le porga la chioma, ché schiava di Roma Iddio la creò…[43] – выкрикивала все площадь, заразившись энтузиазмом Тощего и компании. Ведь, по сути, праздник был в их честь и в честь их боевых товарищей, сложивших головы в окопах двадцать пять лет назад, с 1915 по 1918 год. Поэтому тетя еще до начала торжества отказалась от приглашения сидеть на трибуне и сейчас с чувством пела, стоя среди крестьян и бывших солдат. Этот праздник был и в честь Вито Оронцо. И в честь Антонио, мужа Франчески.

Музыканты были настроены празднично, так что, уловив дух протеста, витавший на площади, они недолго думая поддержали большинство. Повернувшись спиной к командиру карабинеров, который все еще пытался заставить их исполнять «Королевский марш», они бодро заиграли начало гимна Fratelli d’Italia под бурные аплодисменты собравшихся.

Анджело наблюдал за происходящим из сада палаццо, стоя по ту сторону стены, и, убедившись в полной победе республиканского гимна над «Королевским маршем», дважды перекрестился. Он унаследовал дом, и не прошло и месяца со дня смерти Анджелы Конвертини, как переехал, что недвусмысленно свидетельствовало о его жажде быть признанным в качестве нового Синьора Беллоротондо.

Как раз когда он крестился второй раз, пришла Кармелина. Его жена полагала, что торжество обернулось гигантской катастрофой, и воспользовалась неразберихой, пока командир карабинеров препирался с оркестром из-за гимна, чтобы покинуть ряды официальных лиц и удалиться в свой сад через боковую дверь. Ей не терпелось узнать мнение мужа, который решил оставаться дома до приезда епископа и губернатора и только тогда выйти. Да и то лишь из вежливости, потому что после официальной части все важные гости были приглашены на обед в палаццо, так что можно было и не спешить с приветствиями.

– Какой кошмар! Получается, король перевез двор в Бриндизи и все отправились туда!

Лицо у Кармелины было растерянное, она искала поддержки у мужа. Но, вглядевшись в его глаза, поняла, что он и сам не в лучшем состоянии.

– Ты уверен, что тебе не нужно было выйти и показаться на площади? – спросила она.

– Все это мероприятие – ошибка, но в любом случае там были мэр и настоятель, которые меня представляли. А что это за аплодисменты я слышал в начале?

– Хлопали мэру.

– Не может быть! Что же он сказал?

– Ничего! Люди были рады, что он ничего не сказал! Он спрятал речь в карман и просто открыл монумент.

– Господи, я совсем ничего не понимаю! Король и двор в Бриндизи, дуче в тюрьме; народ аплодирует власти, которая ничего не говорит; крестьяне навязывают свой гимн; идиот-священник и идиот-мэр идут на поводу у ветеранов и устраивают торжество по случаю ремонта памятника жертвам Большой войны… Разве они не понимают, что все это оскорбляет немцев?

– Мне и в голову не приходило, что их может обидеть такой скромный памятник…

– А вот может! В той войне они были враги! – Анджело набрал в легкие воздуха и продолжил испуганным голосом: – И будто этого мало, наш сын, такой же идиот, рядится то в солдата, то в полицейского и гоняется за антифашистами по окрестным деревням; наша племянница Джованна возвращается домой, чтобы плести тут интриги, а до того разгуливала по всей Европе в компании бывших бойцов Интербригад; наш племянник Витантонио – дезертир, который прячется в горах. Наверное, оба стали коммунистами… А если придут коммунисты, они нас вздернут на первом фонаре.