Книга Волкодавы СМЕРШа. Тихая война - Олег Таругин

Насколько понял Александр из первых сбивчивых объяснений, именно он и являлся в отряде старшим, перед формированием батальона ополчения занимая должность третьего секретаря горкома партии. В рабочем батальоне, соответственно, стал комиссаром – военное руководство добровольческими подразделениями осуществляли кадровые командиры РККА. Собственно, именно поэтому они и задержались в деревне: идти и дальше с тяжелораненым на руках было попросту невозможно. Ему еще достало сил довести их до этой деревеньки, но в тепле его окончательно развезло, и раненый впал в беспамятство. Поскольку продолжать путь без комиссара никто не решался, остались здесь. Состояние раненого по понятным причинам не улучшалось, и они как раз решали, как поступить дальше, но вмешался случай в лице неожиданно появившихся осназовцев…

Ага, именно так: объявившиеся в деревне «чужаки» назвались ополченцами, выходящими из немецкого окружения к линии фронта. По крайней мере, так они сообщили. А вот в том, правда ли это, осназовцам и предстояло разобраться. Может, да, а возможно – и нет. Немцы ведь тоже не лыком шиты. Вдруг это одна из абверовских разведгрупп, как раз и маскирующаяся под окруженцев? Мешковатая потрепанная форма без знаков различия, и на самом деле висящая на них, словно на вешалке; практически непроверяемая без запроса в архив «легенда»; полное отсутствие документов… подозрительно? Очень даже подозрительно.

Ну, а раненый? А что раненый? Пойди узнай, кто его на самом-то деле подстрелил! Вдруг сами фрицы и пальнули, ради, так сказать, пущей достоверности. Только не учли, что не успеет быстро до госпиталя добраться, вот заражение и началось… Короче говоря, нужно разбираться. Поскольку до рассвета, когда предстоит выйти на связь, время еще есть. А уж там – пусть командование решает, как дальше поступить. Машина по такому снегу сюда всяко не пройдет, значит, единственный выход – разжиться у местных санями, чтобы раненого довезти. Наверняка ж хоть одна лошадка в деревне отыщется – санный след-то он вчера точно видел. Понятно, что особого энтузиазма подобное у селян не вызовет, но дадут, куда денутся…

Александр мотнул головой, отгоняя посторонние мысли. Повезло, что комнат в избе две, поскольку подследственных («о, вот так их и будем называть, все лучше, чем пленные!» – мелькнула мысль) нужно разделить и допрашивать по одному. С кого начать? Гулькин снова оглядел сидящих перед ним людей, прокручивая в уме наиболее заметные приметы и собственные наблюдения.

Первый. Высокий и худой, словно жердь. Возраст, как навскидку, лет двадцать пять, может, чуть меньше или больше. Одет в красноармейскую гимнастерку и галифе не первого срока носки, знаков различия нет. На узком хрящеватом носу – самого штатского вида круглые очочки в железной оправе, одно стекло треснуто. Линзы совсем тонкие, значит, зрение не столь уж плохое, вероятно, может обходиться и без них. Взгляд испуганный – и одновременно безмерно усталый. Недельная, а то и больше, щетина на впалых щеках, свалявшиеся, давно не мытые волосы на голове. Сложенные на столешнице ладони нервно подрагивают. Чистый студент на экзамене. Отлично, пусть «студентом» и будет. Назвался Михаилом Карповичем (назвался – поскольку документов-то нет, значит, и особой веры словам быть пока не может). С ударением на «о», поскольку фамилия, а не отчество. Белорус, что ли? Или еврей?

Второй. Иван Родимов. Примерно его возраста, но пониже ростом и более коренастый, «крепкий в кости», как в народе говорится. Когда-то был коротко острижен, но волосы уже успели отрасти, как и русая щетина. Форма практически один в один со «студентом» – застиранная, а кое-где и залатанная. Гимнастерка слегка маловата, обтягивает, несмотря на заметную худобу. Глубоко посаженные глаза широко расставлены, взгляд прямой, спокойный, без особого страха. Сомнение, усталость, даже опустошенность – да, но страха нет. Широкие ладони с короткими, крепкими пальцами лежат спокойно, одна на другой. Руки явно рабочие, не чета «студенческим». Не боишься нас, значит? Интересно, разберемся. Как назовем? Да пусть так и будет – «смелый».

Третий. Тимофей Залесский. Этот постарше, за тридцать, скорее даже ближе к сорока. Такое же, что и у товарищей «х/б» «б/у» под расстегнутой ватной фуфайкой, разве что чуток поновее, но на воротнике гимнастерки – защитного цвета полевые петлицы со следами от снятых знаков различия. Так что минус тебе, Степан Фомич, проглядел! Форма на нем, кстати, сидит – опять же со скидкой на худобу – более-менее, вероятно, в прошлом успел поносить. В армии служил? Возможно. Стригся-брился, похоже, тогда же, когда и остальные, тут все соответствует. И все же что-то в нем Сашке не нравилось. Вот только что именно, он понять пока не мог. Взгляд… точно, вот именно что взгляд! Нет, глаз не отводит, смотрит честно, в упор… просто… Просто взгляд у него какой-то делано равнодушный, что ли? Усталость, как и у всех остальных, присутствует, как без этого после стольких дней в холоде и голоде. Но ни испуга, ни сомнения, ни даже простой неуверенности в своей судьбе. То ли и на самом деле все равно, то ли старательно делает вид. НЕПРАВИЛЬНЫЙ, короче говоря, взгляд. Ярлыки пока навешивать рано, но зарубочку в памяти сделаем. Назовем «странным».

Ну, и четвертый, тот самый, что ему дверь открывал. Александр Лапченко. Тезка, значит. Далеко за сорок, старше его только мечущийся в бреду раненый комиссар. Среднего роста, коренастый, волосы темные, обильно тронутые сединой. Лицо самое обычное – такими на плакатах рисуют передовиков производства, всяких там перевыполнивших пятилетний план бригадиров или почетных мелиораторов. Простое рабочее лицо. Одет во все гражданское – заправленные в валенки темные штаны, потерявший былой вид вытянутый свитер, в нескольких местах прожженный. Из горловины выглядывает ворот косоворотки, некогда светлой, но сейчас бурой от грязи и въевшегося пота. Руки? Да тоже самые что ни на есть обыкновенные. Разве что выцветшая татуировка «Саня» между большим и указательным пальцами. Наколка явно непрофессиональная, из числа тех, которыми пацаны балуются. Было время, сам подобную набить хотел, хорошо, ума хватило этого не делать – представил реакцию матери и отца и вовремя передумал. Взгляд усталый и тревожный; веко левого глаза едва заметно подергивается: возможно, последствия недавней контузии, нужно будет спросить. Пусть будет «рабочий».

Так, и с кого начать? Может, с этого, который с «неправильным» взглядом? Нет, рано, пусть пока посидит, расслабится. Или наоборот, накрутит себя еще больше. Но и затягивать не нужно, чтобы не подумал, что вызвал какие-то подозрения и его напоследок оставляют. Вторым или третьим пойдет. А начнем, пожалуй, со «студента». Поскольку, чует сердце, долго с ним разговаривать не придется – сам все выложит, разреши только рот раскрыть…

– Итак, граждане, мои документы все видели, потому, кто мы такие, вам известно. А теперь давайте, так сказать, выяснять, кто ВЫ такие. – Гулькин взглянул на Паршина. – Костя, бери этих троих – и в дальнюю комнату, дверь поплотнее затвори. Сам с ними останься, Макс у дверей с этой стороны. Витя, ты со мной, поможешь. – Карпышева Сашка специально оставил при себе, прикинув, что его детдомовский опыт и какое-никакое знание местных реалий может оказаться полезным.

– Встаем, граждане, встаем, не теряем времени…