Книга Страница номер шесть. Член общества, или Голодное время. Грачи улетели - Сергей Носов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– «Как предельное выражение полноты бытия, понятой любящим сердцем, – подхватил по памяти Скворлыгин, дружелюбно похохатывая, – потому что только любовь – а не злоба, не ненависть, – только любовь вдохновляет чуткого антропофага и только на любовь, на голос любви отвечает он возбуждением аппетита»...
Он подкладывал мне подушку под голову.
– Один острячок сочинил... Из наших... Всего лишь памфлет[1]... Не думайте... Спите, спите, бай-бай...
Я забыл рассказать (а если правду сказать, просто не стал рассказывать), как по дороге к Долмату в тот вечер встретил мою бывшую хозяйку с майором.
Я почти бежал по Загородному, задевая прохожих, она сама окликнула меня; можно было бы и не узнать – стоит в пальто с норковым воротником, на носу очки в золотой оправе, а рядом он – в форме военной; под руку шли.
Обняла меня, запыхавшегося.
– Что ж ты, Олег Николаич, подевался куда-то? А я тебе сувенир привезла...
– Расскажи ему, расскажи ему, как было... – майор говорит, и я замечаю вдруг, что у майора две звездочки на погонах: подполковник, а не майор? – За службу Отечеству, – поясняет майор-подполковник, перехватив мой взгляд.
А какая служба, если он в отставке?
– Да что обо мне! Вот она путевой дневник написала, зачитаешься! Роман – одно слово!
– Хочу отдельной книгой издать, – торопливо проговорила Екатерина Львовна, видя, что я не расположен слушать о средиземноморских впечатлениях. – Критик Рогов хвалил. И Капулянский!
Вот те раз. Критиков знает. О Капулянском я и не слышал.
– Некогда мне, потом, потом! – И я поспешил дальше по Загородному, недоумевая (но каких-нибудь десять первых шагов только...) по поводу звездочек, роговых-критиков и капулянских (потому что о Юлии были мысли мои, и только о ней!..).
– Он считает, мы Общество антропофагов.
– Но мы вегетарианцы.
– Противоречие, для него неразрешимое.
– Большинство бежит антимоний. И он не исключение.
– Не кажется ли вам, господа, что мы в нем ошиблись? Прошу высказаться всех.
– Нет, мне не кажется.
– Нет.
– Да, мы допустили ошибку.
– Нет.
– Скорее да, чем нет.
– Да.
– Да.
– Нет.
– Долмат, ты сказал «нет»?
– Да, я сказал «нет».
– Если «нет» говорит Долмат, я не посмею сказать «да». Нет. Разумеется, нет.
– Нет.
– То есть он отблагодарил тебя по достоинству. Да, Долмат?
– Нет. Вопрос некорректен. Нет. Воспитательный роман, свободный от психологических мотивировок, и не надо переоценивать или недооценивать значение перипетий.
– «Схамать»!.. Он искренне убежден, что ты способен схамать собственную супругу. Как будто мы живем в Африке...
– Что ж. При столь стремительном духовном росте неизбежны пароксизмы сомнения.
– И все-таки он многое угадывал верно. Его интуиция поразительна.
– Он опережал сроки. Это неоспоримо.
– Слишком стремителен был разбег.
– И вот результат: бунт, бессмысленный и беспощадный.
– Будем снисходительны. Во многом мы виноваты сами.
– Мы сами навязали ему этот бешеный темп.
– Но он вел с нами двойную игру.
– Была ли это игра?
– Он не играл.
– Нет, не играл.
– Иная игра стоит жизни.
– Он убежден, что мы съели Всеволода Ивановича Терентьева.
– Не съели, а «схамали».
– Представляю, какие мерзостные картины рисуются его воображению.
– Надеюсь, он не считает Всеволода Ивановича Терентьева примитивной жертвой нашей жестокости?
– Боюсь, что считает.
– Значит, он ничего не понял.
– Он понял больше, чем от него требовалось.
– Но не все. Он боится быть съеденным.
– Фобия.
– Посмотрите, его лицо одухотворено.
– Быть съеденным – слишком простой путь к самореализации.
– Однако в нем есть изюминка.
– Не надо об этом, он может услышать.
– Я повторяю вопрос. Итак, еще раз: была ли ошибка?
– Нет.
– Нет.
– Нет.
– Нет.
– Нет.
– Нет.
– Нет.
Я очнулся на диване, обтянутом шелком, в Белой ротонде шереметевского дворца. Была ночь. На круглом столике стоял бронзовый подсвечник. Пламя дрожало. Я сел.
– Олег! – профессор Скворлыгин отделился от кресла. – Наконец-то!..
Я озирался, Скворлыгин сказал:
– Не обращай внимания, уже поздно, мы не должны жечь электричество, иначе нас обнаружат, а это недопустимо, ночью дом принадлежит нам и только нам. Все уже здесь и ждут тебя.
– Вы о ком? – комком выворотился вопрос негромко.
– О нас. О нас и о наших, Олег. Только никаких «вы». Этой ночью мы все на «ты». Попей.
Он поднес к моим губам стакан с красным вином. Я сделал глоток и отвел его руку.
– Олег! Мне поручили сказать тебе несколько слов. Между тобой и Обществом не должно быть никаких недомолвок.
Я молчал.
– Ты проницателен. Ты видишь то, что дано увидеть не каждому. Ты решил, мы Общество антропофагов? Я не буду тебя разубеждать, Олег, хотя мог бы без труда опровергнуть твое небесспорное открытие множеством неоспоримых доводов. Но я не сделаю этого. Напротив, я со всей ответственностью подтверждаю свое уважение к твоему правдоискательству, Олег, и говорю тебе прямо: ты недалек от истины, ты на правильном пути. Мы антропофаги. Но не в том значении слова, которым любят щеголять профаны. Послушай меня, Олег: есть антропофаги и антропофаги. Так вот, мы не те. Понимаешь, не те!.. Мы те, которые мы. Ты поймешь, у тебя светлый, критический ум. Мы антропофаги, связанные некоторой декларацией, о которой я не намерен сейчас распространяться, но ты должен знать, в какой степени мы антропофаги; так вот, мы антропофаги более, чем вегетарианцы, и еще более, чем кулинары... не удивляйся, Олег, и уж тем более – более, чем библиофилы. Всеволод Иванович Терентьев мог бы стать таким же антропофагом, как и мы все, если бы жизненная стезя его и путь к самопознанию не пересеклись окончательно в предыдущем пункте: он навсегда останется для нас вегетарианцем.
