Книга Метресса фаворита. Плеть государева - Юлия Андреева

Простой и верный, как шпицрутен!

О’Санчес

Пройдя через холл, украшенный картинами работы самого Петра Петровича, которые он малевал на досуге, друзья свернули в сторону столовой.

— Слушай, я вот одного понять не могу, отчего Анастасию Фёдоровну то Шумской, то Минкиной называют? Я и раньше слышал, да как-то значения не предал.

— А тебе какая прибыль знать? — не уразумел сразу Корытников. — Его сиятельство страсть не любит, когда кто-то в биографию его милой лезет. Впрочем, изволь. Шумские — древний дворянский род с трёхсотлетней родословной и, согласно документам, означенная Анастасия Фёдоровна происходит от Михаила Шумского[10], Минкиным же кличут, то есть откликали уже, помер в прошлом годе, аракчеевского конюха Федьку-цыгана. Так вот, долгое время, почитай, до 1803 года, Настьку Минкину никто Шумской не величал, и вообще, не было никакой Шумской в наших местах, и что есть таковая никто, пожалуй, не ведал.

Они подошли к дверям в столовую, и Пётр Петрович, зайдя вперёд, открыл их перед гостем. За широким столом уже сидела Машенька в розовом с оборочками платье и уложенными в аккуратную причёску волосами.

Девушка вскочила, приветствуя вошедших, и тут же лакеи внесли еду.

— Если вы и дальше о колдовстве будете говорить, то можно я тоже послушаю? А то, как из города сюда переехали, я целый день одна сижу. Скучно.

— А я бы ради экономии времени попросил бы тебя, брат, теперь же позвать Гаврилу, дабы расспросить его об этой Минкиной-Шумской, — сразу пошёл в атаку Псковитинов.

Корытников кивнул лакею, и тот вышел исполнять приказ. О том, что в доме приятеля слуги жили помногу лет и считались чем-то вроде членов семьи, Псковитинов, разумеется, знал, а стало быть, его просьба пригласить дворецкого во время обеда никого не могла задеть.

Псковитинов уселся на предложенное ему Машей место, лакей поставил перед ним тарелку наваристых щей.

— Ты уж прости, брат, у нас нынче всё по-простому. — Пётр Петрович налил гостю сливянки. — Опосля будут парная телятина и разварная рыба, знаю, ты до неё охотник. Упредил бы заранее, что приедешь, попросил бы мужиков сходить на рыбалку, так ещё и пожарили бы.

Вошёл старый дворецкий, Псковитинов помнил Гаврилу с того времени, как отец в первый раз привёл его в дом к своему старому приятелю. Облачённый в парадную по случаю какого-то праздника ливрею, Гаврила показался маленькому Саше не просто старым, а каким-то благородно древним, как рыцарский замок. И вот теперь он смотрел на дворецкого и не видел большой разницы. Всё те же согбенные плечи, роскошные бакенбарды, которые он расчёсывал по сто раз на дню. Вот только доброе красноватое лицо приобрело с годами несколько заискивающее выражение, в последние годы голова начала трястись, но глаза не утратили ясности.

— Александр Иванович хочет расспросить тебя о госпоже Шумской, Анастасии Фёдоровне. Знаешь такую?

— Настьку, что ли? Минкину? Как не знать. Её батюшка Федька Минкин[11] по кузнечному делу у Алексея Андреевича Аракчеева служил. Но только все знали, конокрад он, Федька этот, конокрадом был, конокрадом остался. И Настька — та ещё стерва, не при барышне будет сказано.

— Как же так, Гаврила?! — удивился Псковитинов. — А мне говорили, будто бы Шумская дворянского сословья?

— Какого дворянского? Нос не дорос до дворянского-то, а туда же. Крестьянка она, из Гатчины её Аракчей с собой привёз, с тех пор в Грузино обосновалась зараза непутёвая анафемская душа, а то, что в шелках да бархате с господином в одной карете разъезжает, так таких особ иначе называют. — Он покосился на Машу и предусмотрительно замолчал.

— Спасибо тебе, Гаврила. Ступай к себе. — Пётр Петрович махнул ему уходить. Лакей принёс разварную рыбу в большой супнице, стараясь не задеть старика, аккуратно обошёл его и, поставив посреди стола, картинно открыл крышку. Столовая тут же наполнилась восхитительным ароматом.

— Подумаешь, жила крестьянкой, так такое вполне можно объяснить, — встрепенулась Машенька. — А что, Александр Иванович, это ведь просто роман! Я слышала, матушка Анастасии, будучи замужем за шляхтичем Михаилом Шумским, страстно полюбила простого цыгана. И из-за этого её движения чувств у неё родилась дочка.

— Фи, Машенька, какие ты нелепицы рассказываешь! — не выдержал отец.

— Так во многих романах случается, — парировала дочка, — дитя несчастной любви. А потом цыган из отцовских чувств выкрал девочку и спрятал у себя. Или, может, мать сама её передала, чтобы муж ни о чём не проведал и не навредил малышке. В общем, жила себе Настя Минкина в деревне, не ведая о своём благородном происхождение. А потом…

— Давно я не проверял твои полки. Чую, пора ревизию произвесть. В общем, если отбросить «как в романе», то картина складывается следующая, Настька Минкина крестьянского сословья, дочь кузнеца Федьки Минкина, родилась в Гатчине, где Аракчеев служил в должности губернатора. Когда он привёз свою новую метрессу в Грузино, она была Минкиной и оставалась крестьянкой Минкиной, пока в один прекрасный день генерал Бухмейер[12] не привёз документы от некого шляхтича, содержателя бедной гостиницы в городе Витебске, Михаила Шумского, что де та — его законная дочь. Маша, голубушка, нельзя ли распорядиться насчёт чая, и пусть подадут в беседку, душа моя. А мы уж с Александром Ивановичем туда подойдём. Люблю на свежем воздухе чаи попивать.

— Сами принесут, — начала ныть дочка, но Пётр Петрович сверкнул на неё глазами, и та пулей вылетела из-за стола. В семье Машу как единственного ребёнка отец, естественно, баловал, и даже позволял время от времени встревать в беседы и давать «дельные» советы, но, когда нельзя, значит, нельзя. — Сын у неё — тоже Шумский, Михаил Андреевич, — продолжил он, когда за дочкой закрылась дверь. — Аракчеев и не скрывает, что его отпрыск — двадцать два года ухарю, а только и умеет, что винище хлестать да девкам подолы задирать. В общем, хоть и учился в пансионах пастора Коленса и потом Греча, по выходу из которых закончил Пажеский корпус, но, — он выразительно повёл плечами, — в общем, парень вырос из рук вон испорченным. С приятностью обращения вовсе не знаком. Во время вакаций помнится, приезжал, так порядочные люди дочерей своих по домам прятали, близко к нему не подпускали. Плевать на Аракчеева, честь дороже. Четыре года назад сей вьюнош был выпущен из корпуса и сразу же стал флигель-адъютантом императора, казалось бы — счастье привалило, но только ненадолго. Не знаю, что там произошло, но только перевели его в гвардейскую конную артиллерию, с тех пор при графе для употребления на службу по его усмотрению. Впрочем, я уже сказал, пустой это человек, думаю, Алексей Андреевич ещё наплачется с сыночком-то. Потому как воспитан он ужасно, и как прилично честному человеку жить — не ведает и к службе государевой не готов.