Книга Деревянная книга - Юлия Гнатюк

Лета 1676 от Р.Х. Харьковщина

Полковник чувствовал себя уставшим. И эти сожженные книги… Они так и продолжали стоять перед глазами. В жилах полковника текло много разных кровей, но более всего от вольных донских казаков и гордых польских шляхтичей. Как человек весьма образованный, в глубине души он сокрушался гибели редкостных вещей. Огню все одно, что глодать, книги или поленья, а каким украшением книжного собрания могли стать деревянные дощечки!

Солнце уже стало изрядно припекать, когда Донец-Захаржевский вместе с полковым писарем и двумя казаками въехал на широкий двор городской управы. Следом вкатилась телега, которой правил пожилой хитроватый казак Евлампий с пышной окладистой бородой.

Сам харьковский воевода Ерофей Захарович Молодецкий, невысокого роста, плотный и осанистый, стоя на заднем крыльце, распекал за что-то караульного пристава.

Увидев вьезжающих, воевода, пригрозив приставу в другой раз отправить самого за караул, отпустил его коротким повелительным жестом. Пристав мигом исчез с глаз долой.

Воевода спустился с крыльца навстречу Захаржевскому, с которым они были давние приятели.

– Рад, рад видеть тебя, Григорий Михайлович!

– Здравствуй, Ерофей Захарович! – отвечал Захаржевский, спешившись и отдав казаку поводья. – Вот приехал у тебя бумаги фуражные подписать да распоряжения кой-какие. Прошка! Подай его милости наши хартии!

Писарь с почтительным поклоном передал подготовленные бумаги.

– Ну-ну, – пробормотал воевода, – поглядим. Отнеси покуда мне на стол, нехай мой старший писарь проглядит, а я потом подпишу.

Прохор пошел в здание управы.

– А это что? – спросил воевода, кивнув на телегу, из которой казаки выгружали увесистый бочонок.

– Гостинец, – улыбнулся Захаржевский. – Не побрезгуй, Ерофей Захарыч, прими. Это крымское вино.

Воевода ласково погрозил пальцем:

– Ох, чую, Григорий Михайлович, ежели б не оказия, так и не заехал бы к старому другу! Ну ладно, ладно, – успокаивающе похлопал он Захаржевского по плечу. – Слыхал о твоих заботах, имение приобрел, дом новый строишь…

– Твоя правда, Ерофей Захарыч, – развел руками Захаржевский, – столько хлопот. Но уже дело вроде к концу движется, Бог даст, к осени въедем. Так что уважь, милости прошу на новоселье с супругой и детьми!

– Непременно, непременно. А сейчас пойдем, Григорий Михайлович, отобедаем да кваску выпьем холодненького, жара какая сегодня! – воевода, сняв фуражку, вытер платком вспотевшую лысину и шею.

– С удовольствием, – согласился Захаржевский, – с раннего утра в дороге, торопились, чтоб на торг поспеть.

Обедали в комнате, выходившей окнами на городскую площадь. Целовальник принес жирный малороссийский борщ с чесночными пампушками, гречневую кашу с телятиной и печеных угрей. На десерт – холодец из крыжовника, фрукты. Поставил водку в турецком серебряном кувшинчике и серебряные чарочки.

– Прошу без церемоний, у нас все по-простому, – пригласил воевода и велел прислужнику. – Принеси-ка, братец, нам еще того вина из бочки, что пан полковник прислали, отведаем!

– Слушь, Ваша ясновельможность!

– Давай выпьем, Григорий Михайлович, за нас, старых вояк. Славный был тогда поход на Крым, как мы турок с татарами били! А нынче уж не то, хлипкий народ пошел… Ну, со свиданьицем!

Выпив, крякнули и принялись за еду.

– Ерофей Захарович, – спросил Захаржевский, управившись с борщом, – я вижу, на площади срубы поставлены, и народ собирается, никак казнь намечена?

– Да, Указ Государев намедни получили по делу чернокнижников, – отвечал воевода, беря кусок угря.

– Припоминаю, – наморщил лоб Захаржевский, – года два тому тоже какого-то колдуна взяли?

– Это он самый и есть. Пока дознание вели, свидетелей опрашивали, три селения по сему делу привлечено было, около сотни человек. Потом дело Государю отправили. Теперь вот дождались Высочайшего Указа. Сгорит нынче колдун вместе с братом своим и книгами богомерзкими. Ох, грехи наши тяжкие! – вздохнул воевода, перекрестившись на висевшую в углу икону. – Раньше много их было, – продолжал он, наливая вина из резного деревянного ковша в чарочку, – я имею в виду, колдунов и ведьм всяких, в каждом селении водилось не менее чем по пяти человек. Да прежний наш самодержец, благочестивейший царь Алексей Михайлович, извел бесовское племя, ох и сгорело их сколько, доложу тебе! Нынче такие дела уже не часто встретишь, так что советую поглядеть. Доброе вино! – похвалил воевода и принялся за кашу.

– А этот, видно, весьма опасен?

– Еще как! Еретическими наговорами из волшебных книг людей портил и прельщал, к малым детям и больным в дом ходил и чинил над ними бесовские волхвования. За подобные дела уже дважды был бит плетьми и к нам в украинные земли на поселение сослан. Однако и тут от своих богомерзких дел не отрекся. Сельский поп с дьячком челобитную подали, да еще сродственники тех, кто чародейством испорчены были или померли. Когда сыск производили, на дальней заимке толченых трав несколько мешков взяли, узлы с пучками всякими и кореньями, а книг разных отреченных, почитай, целый воз! Так-то, дражайший Григорий Михайлович, это тебе не ваши полковые дела!

– Что же, колдун во всем сознался?

– Под пытками попробуй, не сознайся. Один, правда, покрепче оказался. Зато брат его, как только дьяк пятки поджарил, сразу про все рассказал. Да и свидетелей столько, и книги – признавайся, не признавайся, а еретичество налицо.

Шум на площади усилился и перешел в тревожное гудение.

– Видать, чернокнижников везут, – сказал, поднимаясь, воевода. Перекрестившись в святой угол, воевода с полковником надели головные уборы и пошли к выходу.

В это время со стороны двора донеслась громкая перебранка. Выйдя на заднее крыльцо, увидели приказного дьяка, который ругался с караульным приставом.

– А я реку, давай лошадь с телегой, да поживей, душа твоя нечестивая! Вишь, колдунов уже везут. Что ж мне, эдакую пропасть узлов окаянных на плечах прикажешь тащить к срубам, ирод ты великогрешный, а?

– Ну, нету телеги, с утра об этом думать надо было, а теперь все лошади и возы по делам разосланы.

– А я с утра не мог про сие думать по причине важных и спешных государственных дел! – желчно кричал дьяк, тряся козлиной бородкой.

– В кружечной ты свои дела справлял, думаешь, мне не ведомо? – зло отвечал пристав.

От этих слов дьяк взвился, как ужаленный, и заверещал еще громче, брызгая слюной.

Воевода поморщился, будто откусил пересоленный огурец.

– Ох, и мерзопакостный голос!