Книга Пять дней - Дуглас Кеннеди

Контрольное сканирование.

Ничего.

Я нажала кнопку «отправить». И вторая серия срезов ушла на компьютер доктора Харрилда и в базу данных САПИ. Я опять взяла микрофон и сказала Джессике, что обследование завершено, но она должна лежать спокойно, пока ложе не опустится до уровня пола.

Десять минут спустя, снова в своей одежде, облизывая леденец на палочке, Джессика появилась перед отцом. Когда я привела ее в зал ожидания, где тот сидел, понурившийся, встревоженный, он мгновенно вскочил на ноги, пытливо всматриваясь в мое лицо. Так обвиняемый на суде пытается по лицам возвращающихся в зал заседания присяжных понять, каков приговор. Джессика подбежала к отцу, обняла его.

— Смотри, у меня четыре леденца, — похвасталась она, показывая ему три нетронутые конфеты в одной руке и одну — во рту.

— Ты их заслужила, — сказала я, — ты была очень храброй и послушной пациенткой. Вы должны гордиться ею, сэр.

— Я всегда горжусь своей дочерью. — Мужчина поднял девочку на руки, усадил на скамью и велел подождать, «пока мы с этой доброй леди поговорим».

Жестом пригласив меня выйти с ним на улицу, на свежий воздух осеннего утра, он задал вопрос, которого я всегда ожидаю по окончании процедуры сканирования:

— Вы что-нибудь обнаружили?

— Я уверена, что сегодня во второй половине дня рентгенолог-диагност, доктор Харрилд, свяжется с вашим лечащим врачом, — заученной фразой ответила я.

— Но вы же видели снимки…

— Сэр, я не квалифицированный врач-рентгенолог и не ставлю диагнозы…

— Я тоже не проектирую корабли, которые строю, но я сразу могу сказать, если что-то не так. У меня большой опыт работы. Как и у вас. И вы уже знаете — самая первая узнали, — есть у моей дочери опухоль в голове или нет.

— Сэр, вы должны понять: ни по закону, ни с точки зрения врачебной этики я не вправе высказывать свое мнение…

— Все когда-нибудь бывает в первый раз. Прошу вас, мэм. Умоляю. Я должен знать то, что известно вам.

— Пожалуйста, поймите, я очень вам сочувствую…

— Мне нужен ответ.

— Но я его не дам. Потому что, если я скажу вам, что новости хорошие, а потом окажется, что на самом деле они плохие…

Он вздрогнул:

— То есть вы хотите сказать, что новости хорошие?

Это — тактика, к которой я часто прибегаю в тех случаях, когда снимки не показывают отклонений, но рентгенолог-диагност еще должен изучить их и подтвердить отрицательный результат. Я не вправе высказывать свое мнение, я не имею соответствующей медицинской квалификации. И хотя я обладаю обширными знаниями в своей области, существуют определенные правила, и я обязана им следовать. Но я могу по-своему попытаться успокоить пациентов и их близких, если вижу по результатам обследования, что их страхи безосновательны.

— Я хочу сказать, что не смею утверждать, что опухоли нет. Это обязанность доктора Харрилда.

— Но вы считаете, что опухоли нет.

Я прямо посмотрела ему в лицо:

— Я не врач. Если я скажу вам, что опухоли нет, я нарушу правила. Вы понимаете меня, сэр?

Он опустил голову, улыбаясь и одновременно пытаясь сдержать слезы:

— Я все понял… спасибо. Я вам очень благодарен.

— Надеюсь, доктор Харрилд сообщит вам хорошие новости.

Пять минут спустя я постучала в дверь кабинета доктора Харрилда.

— Войдите, — крикнул он.

Патрику Харрилду сорок лет. Он высокий, долговязый, с курчавой бородкой. Всегда одет во фланелевую рубашку, брюки из хлопчатобумажного твила и коричневые ботинки из мягкой кожи. Когда он первый раз появился здесь, три года назад, некоторые недобрые коллеги обозвали его шутом гороховым, — он не производит впечатления импозантного, уверенного в себе человека. Его отличают сдержанные манеры, что многие по ошибке принимают за робость. Предшественником доктора Харрилда был Питер Потхолм, врач-рентгенолог старой закваски. Он вел себя как Бог Отец, терроризировал подчиненных и бывал крайне неприятен, если ему казалось, что кто-то ставит под сомнение его авторитет. Я всегда держалась с ним сверхучтиво и профессионально, в то же время позволяя ему играть роль абсолютного монарха в нашем маленьком мирке. Я уживалась с доктором Потхолмом, в отличие от трех других рентген-лаборантов, сменившихся в клинике за время его четырнадцатилетнего владычества (окончившегося, когда он наконец-то был вынужден выйти на пенсию). Доктор Харрилд был полной противоположностью «папе Потхолму» (как величали его в клинике). Он был вежлив, застенчив, прислушивался к чужому мнению. Однако тихо, без шума устроил досрочный уход на пенсию одной из работниц, когда та запорола пять серий срезов кряду. Доктор Харрилд очень порядочный, благоразумный человек и первоклассный диагност. Под его застенчивостью и стеснительностью кроется твердый характер.

— Привет, Лора, — поздоровался доктор Харрилд, когда я открыла дверь в его кабинет. — Хорошие новости о Джессике Уорд. На мой взгляд, у нее все чисто.

— Здорово.

— Если, конечно, ты не заметила чего-то такого, что упустил я.

Питер Потхолм скорее бы прошел босиком по горящим углям, чем соизволил спросить мнение скромного рентген-лаборанта. А вот доктор Харрилд…

— Я не заметила ничего тревожного или зловещего, — сказала я.

— Рад это слышать.

— Может, поговоришь теперь с отцом Джессики? Бедняга…

— Он в зале ожидания?

Я кивнула.

— Следующая на очереди Этель Смайт? — уточнил доктор Харрилд.

— Точно.

— Судя по тени на снимке ее легкого, что делали на прошлой неделе…

Он не закончил предложения. Но этого и не требовалось, мы оба видели рентгеновские снимки легких Этель Смайт, которые я сделала два дня назад. И оба заметили зловещее темное пятно, закрывавшее значительную часть верхней доли левого легкого, — темное пятно, заставившее доктора Харрилда позвонить лечащему врачу Этель Смайт и сказать, что ее пациентке необходимо срочно сделать компьютерную томографию.

— Ладно, пойду обрадую мистера Уорда.

Пятнадцать минут спустя я готовила к обследованию Этель Смайт. Она была примерно моего возраста. Разведенная. Бездетная. Работала в кафетерии местной средней школы. Имела избыточный вес. Много курила — по пачке сигарет в день последние двадцать три года (это все было записано в ее медицинской карте).

И еще отличалась неуемной разговорчивостью — пытаясь скрыть нервозность, без умолку болтала на протяжении всей процедуры, делясь подробностями своей жизни. На ее доме в Уолдборо нужно срочно перестилать крышу, а денег на это нет. От своей старой семидесятидевятилетней матери она никогда слова доброго не слышит. Сестра, живущая в Мичигане, замужем за «самым скаредным человеком по эту сторону Миссисипи». А ее врач, доктор Уэсли, «такой милашка, всегда так добр и внимателен». Он объяснил ей, что «просто хочет исключить кое-что, и сказал это таким приятным, добрым голосом… У меня же ничего страшного, да?».