Книга Магички - Марта Кетро

Как ей показалось, основной особенностью Эриксона была глубокая страсть к растениям, конкретнее — к помидорным кустам. Говорить о них он мог бесконечно, стоило дать ему волю, как любая беседа сводилась к полуторачасовому монологу о помидорных кустах, под который его собеседники частенько засыпали. К тому же Милтон обожал всякого рода передёргивания и логические нестыковки, совершенно сбивавшие с толку тех, кому не спалось. При этом он оставался человеком кротким и терпеть не мог директивных заявлений, типа «ваши руки тяжелеют, ваши веки тяжелеют, ваши ушки…» — нет, ему нравились непринужденные конструкции: «Интересно, а вот ушки, ушки ваши тяжелеют?» И ошеломлённый пациент был вынужден признать, что его ушки буквально налились свинцом. Так, слово за слово, и родился эриксоновский гипноз.

Ольга очаровалась методом и немедленно захотела применить его на практике. Препятствие виделось только одно: она ничего не знала о помидорах. Понятно, что для длительного погружения требовалась масса информации о том, как они растут, расцветают, отпускают усики и покрываются пушком. Конечно, она могла вместо этого поговорить, например, о котятах — в конце концов, у них тоже усики и пушок, — но осознание ответственности не допустило самоуправства: человеческая психика это так серьёзно. Никаких вариантов, написано «куст» — значит, надо про куст.

И не совсем ясно, на ком ставить опыт, почти все знакомые мужчины слишком уж нервны и порывисты, старых подруг она растеряла, а Марина способна вызвать психиатрическую сразу после фразы: «Томат день за днём испытывает комфорт и умиротворение, умиротворение и комфорт». Ольга уже было собралась перейти к главе «самогипноз», как появился Алёша со своей бурдой.

Сказал, что вчера закончил большой заказ и страшно устал — он, как и многие фрилансеры, существовал в двух состояниях: либо безделья, либо двадцатичасовой пахоты с перерывами на сон. И Ольга решила, что поможет ему отдохнуть, а домашний абсент упростит путь к трансу и компенсирует недостаток знаний о помидорных кустах.

Конечно, она не относилась всерьёз к этой затее, но вдруг отчаянно захотелось поиграть.

Поначалу они, как всегда, обсуждали дела: Ольга боялась показаться пустоголовой курицей, поэтому говорила про свою новую книжку и расспрашивала о его последнем проекте. В комнате присутствовал третий: у Алёши была привычка работать под музыку, благо имел дело не со словами, а с картинками, и он очень серьёзно относился к саунд-трекам для своих дизайнерских идей. Двухчасовой плэй-лист, составленный к последнему заказу, до сих пор ему не наскучил, и теперь странный картавящий голос затопил Ольгин дом, вклинивался в разговор, наполняя паузы, и договаривал то, о чём собеседники помалкивали. Они чокались пылающими стаканами друг с другом и иногда с колонками, Ольга пьянела очень быстро, из каждой фразы, своей и чужой, рассудок выхватывал только обрывок:

— Ненужный кто-то за окном стоял и требовал любви[2].

— …я написала уже треть, но дело идет медленно…

— …ну выпей ещё, проясняет сознание будь здоров…

— И счастьем тронутые губы неслышно скажут «дайте меч».

— …кроме полыни, в нём дамиана и лотос…

— Да? Говорят, лотос обладает афрф. афродизя… дизьячным эффектом…

Ольга сообразила, что язык заплетается и пора переходить к помидорным кустам, пока она способна хоть что-то выговорить. К тому моменту сидеть уже не получалось, даже на боку лежать было затруднительно, а только плашмя — они валялись как сброшенные шкуры. Она не глядела на него, но всё равно видела: не мужчина, а сплошное противоречие. Среднего роста, чуть выше неё — метр семьдесят или семьдесят пять, не мерила, пожалуй, даже хрупкий, а всё-таки сильный. Волосы белокурые и мягкие, а характер жёсткий. Глаза серо-голубые, стальные, а рот чересчур подвижный. Непроницаемое лицо, но изредка по нему пробегают тени, которые ей не удаётся разгадать. Вот как с таким?..

— С юга вьюга с ресниц неделя друг на друга глаза глядели.

— Я не могу к тебе повернуться.

— Ничего.

— Все б тебе бродить по городам лето золотое.

— Тут такое дело… Я должна рассказать тебе про помидорный куст.

— Ну, если это необходимо…

— Да. Ты, может быть, никогда не задумывался, но с ним происходят удивительные вещи: сначала солнце нагревает землю, потом идёт дождь, и семена напитываются водой.

— Губы алые тихая беда реки малые тихая вода.

— Становится тепло, очень тепло, они выпускают реснички — реснички, представь, — а потом прорастают таким зелёненьким.

— Кстати, а зелёная фея в этот раз не приходила…

— Ты вроде сказал, это синий абсент? Закрой глаза.

— Я и синей не видел. Закрыл.

— Руки твои летели тели тели тели радость моя думай про меня.

— И он растёт, растёт и очень счастлив, этот помидорный куст, день за днём ему хорошо.

— Пусть успокоятся все тени нелюбви мне снится сон и он как сон чудесен.

— Ты не слышишь, как он растёт, а ведь он растёт, чёртов помидорный куст, он растёт, а я живу от тебя до тебя и рада бы наблюдать, как появляется лист за листом, побег за побегом, а вместо этого смотрю на телефон, только работа и спасает.

— Высоко высоко поднялся сокол высоко за облака улетел сокол.

— И я, понимаешь, не знаю, что делать, ведь стыдно так зависеть от твоих звонков и появлений. Я ещё не получила тебя, но уже боюсь потерять, я боюсь и не живу каждую секунду, как этот проклятый помидорный куст, подставляющий листья то солнцу, то дождю, нет, время вытекает, как кровь, и я теряю тебя с каждой каплей.

— Спой мне птица лебедь белая как его я.

— И я вынуждена, наконец, признать, что помидорный куст счастлив и спокоен, а я — нет, я не спокойна…

А он давно уже спал, спали его светлые волосы, сомкнутые пшеничные ресницы, нервные губы. И узкие руки с бесконечными пальцами.

Замолчал музыкант, заснул помидорный куст, и все его листья заснули, и стебли, и жёлтые цветочки. И помидоры.

Ольга выплакала избыток печали, а потом незаметно задремала, успев напоследок подумать, что невесёлое это дело — словесная магия.

Всю следующую неделю она опять писала, но всякий раз, когда отвлекалась ненадолго, вспоминала про Алёшу — надо же, не звонит. Ольга тогда утром осторожно расспросила: он ничего не услышал из её глупого пьяного монолога, и это было к лучшему, навязываться ему не следовало.

Разок всё-таки не удержалась, отправила эсэмэску: «Может быть, приедешь?», и через полчаса он ответил: «Я занят». Ольга пожала плечами и отложила телефон: «Самое важное — никогда не переживать из-за поступков других людей. Серьёзного беспокойства заслуживаю только я сама да Божий промысел».