Книга Закрытие темы - Сергей Носов

Они говорят о часах, о старинных часобоях с потрескавшимся циферблатом.

В этой комнате разрешается делать всё.

– Двигать мебель, если будет желание, на голове стоять, приёмник доламывать. Нельзя только не заводить часы. У хозяйки пунктик. Что-то случится, если часы остановятся.

– Была сказка такая.

– Сказка?…

…

Всё поменялось. Теперь мы – Ольга и я – сидим на корточках, выдвинули ящик с открытками из-за шкафа:

Савина, Ермолова, Сазонов – фотографии артистов Императорских театров. «Редкие?» – «Ну, как сказать, начало века…» Давыдов-Расплюев в помятом цилиндре; Давыдов-Бальзаминов, ноги под себя, на скамейке. Слободин, Варламов. «Он похож на соседа». – «На вашего соседа?» – «Да, на Александра Степановича». – «Вот как; Варламов…» Она (мы сидим на корточках) коснулась коленом (случайно) моего колена, а я (будь раскрепощённее) не убираю. Лилина и Качалов. Качалов и Лилина. Знаешь, я хочу потрогать твои волосы, такая мальчишеская идея (действительно, мальчишеская, если следовать лит. традиции), но я (благовоспитанный человек) не трогаю их, а только думаю, как… А ещё думаю я, что тот, кто стоит за спиной, он всё видит, всё знает, и пусть. Он не умеет ревновать. Ему не надо.

«Почему ты такой счастливый?» – хочу спросить я, но говорю, обернувшись:

– Почему ты такой умный?

Он накрывает ладонью часть миротворного круга (Овен? Водолей? Рыба? Воздух – Меркурий, Вода – Юпитер).

Звонок.

– К вам гости.

– Это не к нам. Это Самсонов.

И как по команде часы на стене отбивают полночь.

…

«Не бойся гостя сидячего, а бойся стоячего» – о себе. (Топот по коридору уже прекратился; разволновавшийся Александр Степанович произнёс, подмигивая: «Спокойной, товарищи, ночи»; запах плесени и гнильцы сделался несомненным.) Я в пальто и слегка удивлён.

– Что это было?

– Это было Самсонов.

– Живём как во сне, – загадочно улыбается Оля.

Охотно верю: видел его со спины: приземистый, дюжий, косолапый (Вий!), если б лицо оказалось железным, стал бы точно похож на Вия. О тайна, – говорю я, – слегка паясничая и пожимаю руку хозяину. – О тайна. – И целую хозяйку. «Ну и квартирка, однако!» И выхожу на улицу.

Снег.

«Он прав, надо жить с ощущением чуда. Всё для нас и чудесно. А для кого же ещё? А мы, дураки, – как гости…»

…

Вот и письмо от жены (от бывшей). С Новым годом. (Спасибо.) У них «нормально». Просит переслать валенки.

6

Ты ни горяч, ни холоден. Куда там!Не метатьсяв огне тебе, и не до медитацийсуровых (?), ледяных (?), когда твой умрешает, как да что, – да всё в порядке,всё хорошо, растёт укроп на грядке,ты ортодокс, возможно, вольнодум.Ты ни горяч, ни холоден. Усталоглядишь на мир со стороны, а сталобыть, терпелив. Хаос души сокрытпод маской ироничности. Отчаститы жить умеешь. Ты умён. Ты счастлив?Ты ни горяч, ни холоден. Ты сыт.

Ты ни горяч, ни холоден. Ты простоодин из тех, кто вышел выше ростомтех, кто пониже, впрочем, ниже тех,кто выше, та-та дальше я не помнюта-та-та та-та тара-та-та-такакой-то там тра-та-та-та успех.

Ты ни горяч, ни холоден. Ты ищешьтра-та-та та-та та-та-та-та тыщитра-та-та-та, но не нашёл ещёв себе себя. Как малое дитяткотра-та-та та-та ищет под кроваткойигрушку: холодно? теплее? горячо?

– Вот вы, Оля, это всё театр-театр, говорите, литература там, поэзия… а я, я что хочу сказать?

– Вы бы не бродили, Александр Степанович, вам же укол сделали.

– Я сегодня книгу читал, вчера то есть. Воспоминания о Лермонтове – не поверите, плакал! Тот молодой, этот ещё моложе…

– Кто, Александр Степанович?

– Мартынов. Совсем пацан – ну, сколько там? – двадцать с хвостиком. Мальчишка!.. И такая глупость получилась… Такая, не поверите, какая глупость…

– Да я знаю…

– У них, Оля, был вечер, приём значит… Ну вот, был вечер, а Лермонтов, он с дамой беседовал, и стояли они как бы возле рояля… Кто-то играл на рояле, музицировал, значит… Князь Трубецкой, кажется. Ну вот, стоят они с дамой, беседуют, вдруг входит Мартынов, и за поясом у него, знаете, два кинжала. На Кавказе все так ходили: у кого один кинжал, у кого два, кому как нравится. Лермонтов да и скажи: вот, посмотрите, вошёл мужчина с двумя кинжалами. А дама возьми и хихикни. И как назло, Оля, в это время музыка прекратилась. И все слышали. И так получилось, будто Лермонтов нарочно сказал, чтобы все слышали. Хотя чего тут особенного? Сказал и сказал. Ничего особенного, так ведь? Ну вот, Мартынов говорит ему потом: «Мишель, ты меня опять, значит, оскорбляешь…» У них и раньше было… «А мы с тобой договаривались насчёт деликатности, забыл?» Самолюбие у него, Оля, у Мартынова… Ну, Лермонтов пожимает плечами: что делать, если так получилось, или ты теперь меня, говорит, на дуэль вызовешь? А тот разозлился: да, говорит, милостивый государь, и всё!

– Ну так вы лягте, Александр Степанович, не бродите…

– Прочитал я всё это, и так тоскливо стало, так стало печально… Подхожу к окну, а во дворе бабы ругаются, не поделили что-то. Кричит одна другой через весь двор: ах ты, сукина дочь (извините, Оленька), так разэтак… А вторая отвечает в том же роде, только ещё круче. Ну и что? Покричали-покричали и успокоились, как ни в чём не бывало… Никто ни в кого не стреляет. Все живы-здоровы… Благополучие!.. Так и живём, Оля.

А пальцев на правой руке у деда не было. Ему повезло. Он сам говорил, что ему повезло. Он считал себя человеком везучим.

Обручальное кольцо самоварного золота хранилось в железной коробочке из-под индийского чая. Ещё там лежал петровский пятак и почему-то напёрсток.

Когда умерла бабка, дед надел кольцо на безымянный палец левой руки. Эта рука была разработана, как клешня у омара. Он рубил, пилил, строгал одной левой. А если кто здоровался с ним за левую руку, то всегда крякал от неожиданности, и тогда дед, словно читал по бумажке: «Ха-ха-ха», – громко и членораздельно смеялся.

Февраль-фебруарий, бокогрей лютый. Сшиби рог с зимы.

На углу Невского и Гоголя она окликнула: «Привет!»

– Привет, сто котлет. Давно не виделись. (Давно – это значит неделю.)

– Какой ты зашоренный сегодня… Не замечаешь.

– А… Придумываю.

– Оно и видно. Куда?

– Туда.

– И я туда же.

Слово за слово: «Букинист», кондитерская, Гостиный.