Книга Адам и Эвелин - Инго Шульце

— А внизу закажем сома на гриле с винным соусом и чесноком, — сказал Михаэль.

— Ты завтра уезжаешь? — спросила Катя.

Михаэль кивнул и положил себе в рот кусочек яблока.

— Я думала, ты нас подождешь.

— Я бы с удовольствием, но не получается.

— Они тебя обманули, они от нас просто отвязаться хотели.

— Вот увидишь, это не сказки.

— Я так больше не могу, — сказала Катя. — А ты не спрячешь меня у себя в багажнике?

— У него нет багажника.

— Тогда под пледами и сумками, так тоже получится. Они больше не проверяют. А даже если и проверят, они нас пропустят.

— Поверь, еще пару дней, и все.

— Но ты же ничем не рискуешь, — сказала Катя.

— И как ты себе это представляешь? Мне сказать, что я не заметил, как ты забралась ко мне в машину?

— Например.

— Вы не могли бы о чем-нибудь другом поговорить? — сказал Адам. — Лучше, чем здесь, вам все равно нигде не будет.

Он пошел вместе с Пепи наверх, к мемориальному кресту.

Раздался гудок, похожий на завывание сирены, а после показался приближавшийся к Бадачони поезд. Мерный стук колес замедлялся. Когда поезд остановился, с вокзала донеслись звуки громкоговорителя.

Адам провел рукой по подножию креста, на котором были выбиты или процарапаны имена и годы. Чем более ранним был год, тем тщательнее были сделаны надписи.

— Пепи, — сказал Адам и показал на одно имя, которое было выбито над двумя образующими полукруг лавровыми ветвями. — Габор Киш, тысяча восемьсот восемьдесят девять. А здесь — еще одна надпись восемьдесят девятого года, Йожеф Бодо. Мы могли бы попросить кого-нибудь выбить здесь наши имена, тогда через сто лет людям тоже будет чему подивиться.

— Да, — сказала Пепи и кивнула. — Для этого нам надо будет ночью прийти. Я знаю одного человека, который может сделать такую надпись.

— Хм-м, — протянул Адам и тоже кивнул.

Они пошли обратно к остальным, он снова надел рубашку.

Пепи повела их дальше, на возвышение, с которого открывался вид на островерхие холмы вдалеке, рассказала о римлянах, в честь которых названа улица Роман, и объяснила, что магматические породы хорошо подходят для виноделия. В остальном говорили мало. Михаэль то и дело клал Эвелин руку на плечо, но на все, что он говорил, она отвечала односложно, а тропинка все время принуждала их идти друг за другом. Пепи держалась рядом с Адамом. На последнем отрезке пути Эвелин шла между Катей и Пепи, мужчины же поспешили вперед в надежде занять столик на веранде.

После обеда они спустились вниз, к озеру, позагорали и выпили кофе. В воду пошла одна Катя. Она заплыла так далеко, что Пепи уже собиралась вызывать спасателей.

Вечером, около семи, они сидели за накрытым столом и ждали, когда выйдут старшие Ангьяли.

— Хороший день сегодня был, — сказала Эвелин.

Почти в тот же самый момент из дома послышались крики госпожи Ангьяль, она махала руками из-под пластмассовых полосок занавески, приглашая скорее зайти внутрь. Она была в блузке, которую для нее сшил Адам.

— Сюда, идите сюда!

Катя, Эвелин и Михаэль бросились к телевизору. Адам налил себе еще вина. Он встал, держа бокал в руке. Но вместо того чтобы зайти в дом, остановился около маленького вольера и начал рассматривать черепаху, улегшуюся в плоскую миску с водой.

— Адам, — сказала Пепи.

Из дома доносился голос госпожи Ангьяль, она переводила.

— Кажется, свершилось, — сказала Пепи.

Она тоже вздрогнула от испуга, когда Катя и Михаэль вдруг громко закричали.

— Что ты говоришь? — спросил Адам, поставил бокал обратно на стол и вытер мокрую руку о брюки.

37

ИЛЛЮМИНАЦИЯ

На площадке перед домом Адам и господин Ангьяль сложили ветви, сучья и палки. Адам попросил у Михаэля зажигалку и разжег костер при помощи смоченной в спирте тряпки. Вокруг на стульях сидели Ангьяли и их гости.

— Для него это победа, хотя он терпеть не может Дьюлу Хорна, для него это почти так же важно, как похороны Имре Надя в июне, — переводила Пепи.

— В пятьдесят шестом ему было девятнадцать, он во всем участвовал, — сказала госпожа Ангьяль, — во всем участвовал.

— И что, он с тех пор правда ни разу не ездил в Будапешт? — спросила Катя.

— Нет. Мы два раза были в аэропорту. Но теперь, теперь обязательно поедем, теперь ему нужно съездить.

— В Будапеште, куда ни посмотри, почти на каждом доме следы от пуль. Или они просто заштукатурены, — сказала Пепи.

— За героев пятьдесят шестого! — сказал Михаэль, поднял свой бокал и кивнул господину Ангьялю.

— Если бы я здесь жил, — сказал Адам, который держал над костром картофелину на прутике, — меня бы тоже силком было в Будапешт не затащить.

— Не говорите так, господин Адам. Для него Будапешт был всем: там были друзья, семья, девушки, кафе, театры, кинотеатры, купальни. Отказаться от всего этого… Будапешт был самым красивым городом на свете.

— Я восхищаюсь папой, его принципиальностью, он хотел поступать в вуз, но не пошел учиться.

— А почему он не уехал на Запад? Это ведь было возможно, разве нет? — спросила Катя.

— Этого, к сожалению, никто не понимает. Конечно, когда это говорю я, его жена, это звучит странно, ведь в конце концов иначе я бы Андраша не встретила. Разве обратил бы он в Будапеште внимание на такую женщину, как я?

— Ах, мама, вы бы везде друг друга нашли. Не надо так говорить.

— В Будапеште были совсем, совсем другие женщины.

— Папиного лучшего друга так тяжело ранили, что ему ампутировали обе ноги. Он после этого застрелился. Поэтому меня зовут Йозефа, то есть Жозефина, — сказала Пепи.

— Он пугал меня своей принципиальностью. Я с этим раньше не сталкивалась. Мне было семнадцать, когда родилась Пепи. Чему он здесь научился — пальцами щелкать да вино пить, вот чему он научился!

— Папа говорит, что их все предали, все предали.

Господин Ангьяль продолжал говорить. Его голос звучал так нетвердо, что казалось, он вот-вот закашляется.

— Они думали, хотя бы американцы, хоть они помогут. А они даже оружия не прислали. Один его друг — он в Швейцарии учился, в интернате, там сплошь дети дипломатов были — с самого начала говорил, что никто не решится помогать венграм.

Господин Ангьяль встал и нетвердым шагом зашел за дом.

— Пусть, мама, оставь его.

— С ним так тяжело. Не надо было об этом заговаривать.

— Он сам об этом заговорил. Не делай такое лицо, он почти ничего не пил.