Книга Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл

Ленин был не из тех, кто готов долго терпеть утомительных соседей. Он ворчал и даже несколько раз стучал в стенку купе. Однако шум не стихал, а деваться было некуда – у Ленина даже не было возможности выйти из вагона и размять ноги. Именно в эту ночь в Зингене он начал сочинять свои знаменитые впоследствии правила поведения в поезде. Первое правило гласило, что определенные часы, отведенные на сон, суть часть коммунистической дисциплины. Таким образом, сон переставал быть частным делом того или иного товарища, он становился партийной обязанностью каждого большевика. Кроме того, Ленин сделал попытку отселить Равич в другой конец вагона. Однако вопиющая несправедливость этого решения была очевидна всем, так как больше всего шума производил Радек. Итак, Равич была спасена, а Ленину ничего не оставалось, как вернуться в свое купе и поплотнее притворить за собой дверь. По мере того как бутерброды постепенно заканчивались, соседи перешли на шепот, а хохот сменился сдавленным смехом.

Кроме того, они курили! Ленин с самого начала запретил курение в купе и коридоре вагона, а поскольку возможность на минутку выскочить на перрон и сделать пару затяжек была совершенно исключена, единственным местом для курения оказался туалет на “русской” половине вагона (второй туалет остался на немецкой территории). Очень скоро в туалет выстроилась длиннющая очередь, причем тем пассажирам, которые намеревались использовать туалет по его первоначальному назначению, приходилось занимать места за толпой курильщиков. Решение Ленина (которое Радек назвал “примером организационной партийной работы”) состояло в том, чтобы выдавать билеты в туалет: курильщикам вручались билеты “второго класса”, а некурящие получали билеты “первого класса”, дававшие приоритет на посещение туалета. В результате шумная очередь под дверью ленинского купе быстро рассосалась, однако Радек и компания продолжали громогласно обсуждать сравнительную ценность, с философской точки зрения, двух типов физического императива5.

Поспать так никому и не удалось. Наутро все сидели с красными глазами, разбитые, раздраженные и с отвратительным вкусом во рту. Когда в пять часов утра раздался свисток локомотива, а шипение выпускаемого пара заглушило песню скворцов, все испытали облегчение.

В это второе утро путешествия, во вторник 10 апреля (28 марта по русскому календарю), поезд шел вверх по долине Неккара, между Шварцвальдом и Швабскими Альпами. Миновали готический городок Ротвайль и древний замок Хоэнберг в Хорбе… Пассажиры дремали. Тихие холмы настраивали на покой. Лишь время от времени глаз развлекался зрелищем очередной игрушечной деревушки с непременной маленькой церковью, увенчанной куполом-луковкой.

Поражало почти полное отсутствие людей; поля лежали в запустении, а мужчин трудоспособного возраста, которые могли бы их обработать, и вовсе не было видно. Редкие прохожие выглядели изможденными и передвигались очень медленно. Когда поезд замедлял ход, крестьяне провожали взглядом пассажиров, жевавших у окна свои бутерброды, но значение этих голодных взглядов русские поняли только потом, когда узнали, что белого хлеба в Германии практически не видели с самого 1914 года6. Немецкая пресса предусмотрительно оповестила население о том, кто именно едет в поезде (у Берлина появилась, наконец, возможность выказать доброжелательность), но враждебность местных жителей объяснялась именно тем, что проезжающие были сыты, – а не тем, что они были социалисты или русские.

В немецких пейзажах для пассажиров было мало интересного: они их хорошо знали по поездкам на конференции довоенного времени. Знакомы были и станции: Тутлинген, Херренберг, затем Штутгарт. Даже Ленин уже не стоял у окна, пока другие спали или болтали друг с другом в очереди курильщиков. Все пытались подавить тягостное впечатление от зрелища истощенной Германии, которую они привыкли видеть великой и процветающей державой, вдохновляющим образцом для всех других стран.

В городах мужчин тоже почти не было. На некоторых станциях люди на перроне грозили пассажирам в окнах вагона кулаками и разворачивали перед ними газеты с карикатурами на свергнутого царя. Елена Усиевич вспоминала впоследствии, что полиция пыталась отогнать зевак от поезда, но образ голодных злых призраков преследовал ее еще много лет7. Более восторженные члены русской группы предпочитали видеть в гневе немцев доказательство того, что Германия и сама стоит накануне революции, – и на просторах Баден-Вюртемберга вновь и вновь звучала “Марсельеза”, пока немецкие офицеры охраны не указали Платтену на неуместность исполнения на территории Германии гимна враждебной державы. Певцам ничего не оставалось, как опять впасть в дрему.

В середине дня вдруг появилась возможность развлечься. Началось с того, что Платтена вызвали в немецкую часть вагона: ротмистр фон дер Планиц желал знать, согласится ли Ленин принять нового пассажира – Вильгельма Янсона, который, оказывается, уже находился в поезде. От плана внедрить его в группу русских (“в качестве представителя немецких профсоюзов”) в самом начале поездки, в Готтмадингене, немцам пришлось отказаться, однако они все же посадили Янсона в вагон в Карлсруэ в надежде, что Ленин даст согласие.

Но сначала нужно было куда-то спрятать Радека. Будучи австрийским подданным, он вряд ли мог сойти за русского эмигранта, мирно возвращающегося в Петроград. Недоброжелательный наблюдатель мог бы указать, что Радек – военнообязанный и вообще-то должен в настоящую минуту находиться на фронте. Кроме того, сразу несколько деятелей немецкого профсоюзного движения очень хотели бы задать Радеку пару вопросов по поводу его довоенных делишек: речь шла о краже личных вещей товарищей (несколько книг, чье-то пальто и какая-то шляпа), а также о присвоении денег из партийной кассы. Чтобы Радек не попался Янсону на глаза, его спрятали в багажном отделении, выдав ему для развлечения кипу газет и наказав сидеть тихо. Только после этого Ленин передал через Платтена свой официальный ответ на товарищеский запрос Янсона:

Скажите ему, что, если он проникнет на нашу половину вагона, мы его поколотим8.

Пусть ленинский вагон не был особенно комфортабельным, но во всяком случае в нем хватало места. Другие революционеры, которые в настоящий момент добирались в Петербург из своей сибирской ссылки, и мечтать не могли о таких сиденьях, как в немецком третьем классе. После того как петроградский Совет разрешил солдатам пользоваться гражданским транспортом, каждое путешествие по железной дороге в России превратилось в нескончаемую битву за места. Поезда были забиты мужчинами в серых шинелях – солдаты ехали на фронт, в отпуск или из отпуска, были среди них и небольшие группы дезертиров9. Самые отчаянные пассажиры гроздьями висели снаружи, уцепившись за двери. Колесные рессоры протестующе скрипели под весом перегруженных вагонов. Британский дипломат с купейным билетом до Баку, прибыв к поезду на вокзале в Петрограде, обнаружил, что все места в его купе заняты солдатами и матросами.

Начальник вокзала сказал, что попытка выдворить их вон может кончиться кровопролитием, – сообщал генерал Нокс в Лондон. – Пришлось отказаться от идеи ехать в тот вечер.

В некоторых городах стало совершенно невозможно пользоваться трамваями, поскольку все они тоже были набиты пассажирами в солдатских шинелях, не собиравшимися платить за проезд10.