Книга Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл

Но политических ссыльных в России не пугали все эти неудобства, они ехали и ехали. Среди первых в Петроград вернулись два видных большевика: многолетний помощник Ленина Лев Каменев и Иосиф Сталин; оба они прибыли в столицу 12 / 25 марта. Но первая настоящая звезда явилась в Петербург чуть позже, 18 / 31 марта. Этому человеку предстояло сыграть ведущую роль в революции. Как и Ленина, его ожидали в Петербурге с величайшим благоговением; как и Ленин, он провел свое путешествие в напряженных размышлениях.

Грузин Ираклий Церетели обладал манерами князя и вкусами поэта. Тридцатишестилетний красавец, в пышных усах которого почти не было седины, он словно сошел с портрета работы Пиросмани: знаменитому грузинскому примитивисту наверняка понравились бы его пепельное лицо и бархатные, словно у лани, темные глаза. Он совсем не был похож на рябого Сталина с его волчьим оскалом.

Церетели происходил из привилегированного класса, но с ранней юности со всей своей энергией и темпераментом отдался делу революции. В 1907 году Церетели стал депутатом Думы, однако после ее разгона в том же году был осужден на несколько лет тюрьмы и длительную ссылку, в результате чего его моральный авторитет в стане левых был необычайно высок. В отличие от Ленина, Церетели всю свою жизнь провел в пределах Российской империи. В 1917 году, когда началась революция, он жил на поселении под Иркутском. Географически он в этот момент находился вдвое дальше от Петрограда, чем Ленин, и это с самого начала во многом определило реакцию Церетели на революционный кризис.

Известие о Февральской революции достигло Иркутска на одном из последних почтовых поездов царского времени11 Заголовок в газете, которую 2 / 15 марта кто-то беззаботно оставил на столе в губернском управлении, вызвал в городе целую бурю. Солдаты местного гарнизона почти сразу перешли на сторону революции, и старый режим в Иркутске прекратил свое существование. Созданный тут же местный комитет самоуправления, в который вошел и Церетели, немедленно арестовал губернатора, выпустил заключенных из городской тюрьмы и провозгласил наступление эры свободы в Иркутске.

Несколько дней в городе царила ничем не сдерживаемая эйфория, тем более что никакого сопротивления революции никто не оказывал. Однако даже в далеком Иркутске, почти за 5000 километров от фронта, революционеры вынуждены были считаться с тем, что война продолжается. Как бывший член Думы и прагматик, Церетели был убежден, что Россия не может просто бросить поле боя. Как и Чхеидзе и другие члены петроградского Исполкома, Церетели боялся прусской агрессии так же сильно, как желал скорейшего мира.

Революция должна найти в себе силы закончить ее [войну] так, – писал он, – чтобы не поступиться идеей свободы и спасти страну. В противном случае она сама должна была стать жертвой внешнего врага и внутренней контрреволюции12.

Случай проверить эту теорию представился очень скоро. Иркутск был важнейшим перевалочным центром на Транссибирской магистрали. Пули и винтовки, муку и сталь, каучук и взрывчатые вещества – все это везли через Иркутск из Владивостока. Церетели вовсе не был ястребом, он еще с 1914 года выступал против военных кредитов правительству. Но теперь, в одно прекрасное утро революционного марта, к нему обратились иркутские железнодорожники с вопросом о том, как им теперь поступать с военными грузами. Разрешить их транспортировку означало бы поддержать войну, но Церетели не мог обречь на верную гибель русских солдат – возможно, сыновей иркутских матерей, – оставив их без оружия и боеприпасов. Не мог – даже ради общеевропейского мира13.

Этот момент Церетели впоследствии вспоминал как психологически переломный14. Мучительно трудно было совместить теорию марксизма и практику управления. Через десять дней подобного напряжения нервы Церетели не выдержали. Садясь в поезд до Петрограда, он надеялся за время долгой поездки прийти в себя.

Его путешествие оказалось более коротким, чем у Ленина, но оно не было таким же гладким и спокойным. Ленин и его спутники были ограждены от любых контактов с немецким населением, в то время как Церетели и других политических ссыльных, ехавших на том же поезде, то и дело дергали с места и просили выступить с речью перед местными жителями, толпы которых собирались на каждой станции. Сам Церетели, от переутомления начавший кашлять кровью, мог только слушать, но публика, перед которой выступали его товарищи, была возбуждена, полна энтузиазма и смутных идей. “Было впечатление, что народ искал вождей”, – вспоминал Церетели15.

Престиж Петроградского совета здесь, в провинции, был необычайно высок и далеко превосходил авторитет Временного правительства, но никто не понимал, каким образом эти две институции планируют поделить между собой власть. Церетели казалось, что он это понимает, и он считал, что обязан объяснить это и другим – причем с учетом политической неискушенности аудитории. Из его подробных заметок видно, что он считал революцию буржуазной, рассматривал ее как первую стадию длительного процесса и был убежден, что рабочие должны признать Временное правительство. По мысли Церетели, петроградский Совет, как и все советы, возникшие в городах провинции, призван быть

не органом, который борется за власть с правительством, а центром сплочения и политического просвещения трудящихся классов, гарантией того, что эти классы сохранят свое влияние на ход революции16.

Сформулировав эту мысль, он взялся за газеты. Чем ближе поезд подходил к столице, тем больше вырастала темная тень войны. Из газет можно было понять, что положение Временного правительства становится все более трудным. У его буржуазных лидеров были серьезные разногласия в том, что касалось обязательств России перед союзниками, но все они, кажется, были уверены, что народ, освобожденный революцией, найдет в себе достаточно свежей энергии, чтобы воевать до победы. Даже “Известия” держались в целом патриотического направления. В одном из свежих выпусков был напечатан манифест Совета от 14 / 27 марта; некоторые пассажи этого документа наполняли сердце Церетели гордостью.

Мы будем стойко защищать нашу свободу, – читал он, – от всяких реакционных посягательств как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой17.

В следующем выпуске газета сообщала о демонстрации Семеновского резервного батальона, который в парадной форме и с военным оркестром явился к Таврическому дворцу, чтобы заявить свои требования. “Война до победного конца!” – было начертано на красных полотнищах, “Да здравствует свободная Россия!” и “За свободу и победу над Вильгельмом!”. Этот репортаж мало что говорил о настроениях более широких кругов общественности, но к моменту, когда поезд подходил к петроградскому перрону, Церетели был уже искренне убежден, что солдаты в целом категорически против любого постыдного и поспешного мира.

Ленин также использовал свое путешествие для того, чтобы еще раз уточнить некоторые идеи. Он непрерывно работал, делая заметки в линованном блокноте или приглашая к себе в купе кого-нибудь из доверенных спутников для обсуждения того или иного вопроса18. Его стратегическая догма диктовала, что ведущую роль в революции будет играть Европа, а Россия с ее отсталым крестьянским населением обречена плестись в хвосте19. Однако, размышляя о будущем революции, он не имел возможности оценить степень готовности немецких товарищей к восстанию.