Книга Страсть новой Евы - Анджела Картер

– Блуд! – Возмущенный голос Полковника полез на октаву вверх и на последней ноте сорвался.

Он был самым старшим, ему было четырнадцать. Внимательно рассмотрев меня через темные очки, Полковник проинформировал присутствующих, что Христос простил уличенную в прелюбодеянии женщину; он приказал дать ему ключ, расстегнул наручники, выбросил их широким жестом и велел мне удалиться и больше не грешить.

Зато Тристессе Полковник сообщил, что Библия умалчивает, как в этой ситуации поступить с мужчиной; к тому же старику не пристало носить такие длинные волосы. И потребовал машинку для стрижки волос. Солдаты принялись бить Тристессу рукоятками револьверов, и он со стоном рухнул на колени. Мне оставалось лишь беспомощно наблюдать за его мучениями, так как меня крепко держали и я не могла пошелохнуться. Скрестив руки на груди, Полковник сделал шаг назад, пока цирюльник состриг белые волосы Тристессы, а потом, сходив за водой, кистью и мылом, намылил его череп и обрил практически налысо. Ночной ветер трепал мягкие бледные пряди по песку, огромную кучу, белую как снег, только корни отливали желтоватым, словно пожухлые. Тристесса, стоя на коленях, с еле заметным удивлением наблюдал за своими перекатывающимися рябью локонами.

– Я ведь не Самсон, – промолвил он необычно вкрадчивым голосом. – У меня нет силы, мне нечего терять.

Желая поднять воротник кителя, чтобы закрыть себя от чужих глаз, он вытянул длинную руку, и на ней сверкнули кольца. Полковник тут же схватил его за кисти и, сорвав украшения, растоптал их, яростно, так, что под ногами заклубился песок, прямо юный Савонарола. Тристесса изумленно уставился на свои оголенные пальцы, потом на взбешенного Полковника и рассмеялся чистейшим серебряным смехом. Несмотря на то, что его обрили и смыли с лица белую краску, несмотря на всю тезисную схожесть его черепа с эмблемой смерти, на моих глазах женская сущность взяла верх. Он полностью преобразился, воплощая теперь саму женственность, во всяком случае так, как он ее понимал. Изящным движением Тристесса встал с колен и прижался губами к губам Полковника.

Поцелуй продлился недолго. Полковник с пронзительным воплем отскочил назад. С перекошенным лицом он согнулся пополам, и его щедро вывернуло наизнанку.

Какой-то офицер тут же пристрелил Тристессу из револьвера. И меня накрыло всесокрушающей волной печали. Солдаты вырыли в песке яму – пошлую могилу для фальшивой богини; бросили туда тело и закопали, а меня под дулом пистолета заставили сесть в джип Полковника. Кавалькада машин рванула прочь по пустыне, оставляя позади, как указатель на могилу, сиротливый вертолет с висящими на петлях дверями и сооруженный наспех скромный навес, жалко трепыхающийся в меркнущем свете луны.

Глава десятая

Они считали, что меня обесчестили, поэтому обращались со мной очень ласково, даже налили горячего кофе из термоса, но я отказалась его пить, выплюнула и больше не произнесла ни слова. Я съежилась в углу джипа. Стучали зубы, время от времени я стонала. Полковник, скрестив руки на груди, занял место рядом с водителем. Забрезжил рассвет, и колонна остановилась; солдаты, разобрав полотенца и осмотрительно прикрывая интимные места, переоделись в шорты, а потом продемонстрировали просто драконовский план физподготовки, в мыле наматывая круги.

Я заметила, что у всех проколоты соски, и с каждого соска свисал крохотный круглый медальон из золота, блестевший на солнце. На левом медальоне написано слово «БОГ», а на правом «АМЕРИКА».

Они энергично растерлись полотенцами, а после Полковник отвел их на получасовую молитву. В машину, где я затаила свои страдания, ясно долетали его слова; он просил дать им силы и храбрости, чтобы восстановить закон и порядок в нечестивом штате Калифорния. Выглянув из джипа, я увидела, как он, взывая к Богу Сражений, играет мускулами, и казалось, что ученики Христа на его груди одобрительно покачивают головами. Выглядел Полковник сурово и величественно, но даже за те полчаса, что он разглагольствовал перед своими людьми, первые лучи солнца покусали до покраснения его белую кожу и череп, просвечивающий сквозь коротко остриженные светлые волосы. Молитвы были прочитаны, солдаты принесли из джипа керосиновые плитки, сковородки и стали готовить завтрак. Мне передали жестяную тарелку, на которой горой лежала еда; изумительный запах поджаренного бекона напомнил о житейском, о материальном, и я умудрилась немного поесть. Подобрав подливку из-под фасоли кусочком хлеба, я отметила, что проблем с провизией нет, солдаты привезли с собой огромные запасы консервов.

Полковник сидел чуть вдалеке на складном брезентовом стуле, который его помощник притащил из багажника джипа и установил перед аккуратным карточным столиком. Однако ел он ту же пищу, что и его солдаты, ясно выказывая эгалитарное наслаждение, а когда все поели, собрал своих людей на жизнерадостную молитву – не солдат, а воинов. Пока они подогревали в канистрах воду, чтобы помыть посуду, сержант демонстративно провел меня к Полковнику.

От страха я вытянулась по стойке «смирно». Какой же у него детский и уступчивый подбородок, какой изящный, пусть и чуточку пухлый рот! Я перестала бояться, когда поняла, что мое чувство к нему, чувство сожаления и заботы было – кошмар какой! – материнским. Я догадалась, что он, скорее всего, младше многих здесь, ему приходится лгать о своем возрасте, чтобы производить впечатление, и постоянно носить черные очки, чтобы выглядеть более зрелым. Однако, как ни крути, эти кровожадные дети вступили на путь религиозной авантюры.

Я еще не в полной мере осознала, что Тристесса мертв.

Все это время одетые в камуфляж мальчишки смотрели на Полковника с такой преданностью в широко распахнутых ясных глазах, что становилось очевидно: каждый влюблен в него по уши, каждый пройдет все круги ада, вытерпит самые суровые испытания, как тигр станет сражаться против превосходящего силой противника, чтобы заслужить хоть слово похвалы, чтобы юный бог войны дружески похлопал по плечу. Они драили ботинки для него одного; скребли себя щетками в холодной воде, чтобы соответствовать его требованиям; во время долгих одиноких часов ночной вахты, под прикрытием пушистого спального мешка, когда руки рассеянно тянулись к чувствительному молодому члену, только мысль об этом юном белокуром орле и его страшном аскетизме уберегала от мастурбации. Любовь, что они испытывали, связывала узами братства и придавала всем фамильное сходство. Общее выражение безмолвного обожания делало всех чуточку одинаковыми. Он навязал им культ личности, который не имел никакого отношения к тому, что на самом деле достойно восхищения. Простой поцелуй провоцировал у него рвотный рефлекс, но у них и мысли не возникало, что он трус; они считали это еще одним доказательством непорочности. Личико Полковника покрывал плотный пушок, отчего кожа казалась исключительно мягкой и нежной; на фотографиях он бы выходил изумительно.

Плод союза флоридского миллионера, который, как я понимаю, срубил во Вьетнаме денег, торгуя газировкой, и его пятой жены – в прошлом сиделки в частном санатории для алкоголиков, – мальчик был уверен, что он Иисус Христос; эта идея доказывалась немалым состоянием, преумножалась пылкими заверениями сумасшедшей экономки, единственным, после смерти родителей в пьяной автокатастрофе, спутником на долгие годы детства, и подтверждалась бесспорным фактом, что родился он в Рождество. Как-то раз, когда в Пасхальное воскресенье он со своим отрядом с рокотом рассекал болотистые земли Флориды, власть захватила черная хунта, вооруженная пушками и ракетами – наконец до меня дошли слухи о том, что творилось в мире, – и Калифорния без спросу вышла из состава Соединенных Штатов. В ту ночь, просмотрев тревожные новости по телевидению, мальчик беспокойно ворочался в постели; и было ему видение.