Книга Маленькая девочка из "Метрополя" - Людмила Петрушевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я подала заявление об уходе. Я осталась дома, сидела с ребенком, встречала его из школы. Он был сытый, чистенький и радостный. Но есть стало нечего.
Но потом Нина Виноградова, жена Игоря Виноградова, литературоведа и нашего преподавателя по эстетике, пристроила меня на работу в один интересный полувоенный журнал, назовем его «Щит Родины».
Я очень быстро была оформлена и начала трудиться в журнале «Щит Родины» редактором отдела прозы в конце 1973 года, причем работала по договоренности ровно целый месяц. Моя деятельность, однако, представляла собой редакционную тайну. Даже сотрудники отдела прозы ни разу меня в глаза не видели (якобы мои подчиненные).
Дело, наверно, было в том, что к декабрю все деньги журнала, предназначенные для рецензирования самотека (т. е. рукописей, принесенных со стороны или пришедших по почте), куда-то делись. То есть платить за рецензирование им было нечем.
Отсюда и возник этот замысел использовать свободную ставку редактора отдела.
Так мне объяснила Нина эту неожиданно открывшуюся вакансию.
До того, до конца года, они жили беззаботно. В этот журнал, видимо, редко кто, будучи в здравом уме, присылал свои рукописи, это был орган суровый, военно-чекистский. И, понимая обстоятельства, руководство, видимо, свободно потратило средства, мало ли, для приема гостей или еще на какие-то нужды.
Однако за истекающий год некоторые беспардонные авторы все же заслали свои произведения в «Щит Родины», и надо было что-то делать с этим наглым самотеком. Руководство нуждалось, стало быть, в человеке, который за сто сорок пять рублей отрецензирует двенадцать романов (в журнале была свободной ставка как раз редактора отдела прозы, 160 р. минус вычеты). Романы были немаленькие, и идиота не нашлось, за двенадцать рублей читать семьсот страниц и писать солидную и аргументированную отрицательную рецензию, и так двенадцать раз подряд. Почему отрицательную? В журнале «Щит Родины» не признавали левых, со стороны, с улицы пришедших авторов. Писатель у них был свой, хорошо проверенный.
Но я была на тот момент вообще, как сейчас выражаются, «на выхлопе», то есть в прямом смысле слова мы с ребенком недоедали. Еще была и мама, которой тоже нечего было есть. И надо было платить за две квартиры — мамину кооперативную и нашу. Это не шутки! А в наличии имелась только Кирюшина пенсия за потерю кормильца, 35 рублей 70 копеек. Именно в этих обстоятельствах я и ушла с телевидения. Действительно, какой-то ненормальный поступок.
Я искала работу. И Нина Виноградова меня подсунула журналу «Щит Родины» в момент их цейтнота, когда до конца отчетного года оставалось две недели. Они даже обрадовались мне, не подозревая о последствиях. Я пришла, взяла десять килограммов папок, подписала какую-то бумажку и трудоустроилась редактором отдела прозы! То есть в первый раз стала завотделом, начальством.
Одиннадцать произведений я раздолбала с чистой душой, а вот на двенадцатом начала лить слезы счастья. Это был роман, написанный бывшим военным танкистом (или кавалеристом, не важно). Он мальчишкой воевал под Курском, вел дневники (что каралось расстрелом), сохранил их (десять лет лагерей ему светило за это) и теперь написал всю правду. И нашел куда послать, в «Щит»! Эти ящеры из редколлегии не знали, какую бомбу им подложили. Я читала с горящими ушами. Передо мной был новый Гарсиа Маркес! Закончив толстенную рукопись, я немедленно позвонила по указанному телефону, сам автор лежал в тяжелом гриппе, и мои слезы и восторги достались его жене. Затем я написала рецензию, понимая, куда и что пишу. То есть хвалила не крамольное содержание, а как раз стиль, литературные достоинства, энергию и краткость изложения.
То был, напоминаю, девятый годок правления Брежнева, которого мы называли Ленькой и про которого надеялись, что скоро его сунут в Мавзолей, добавив к выбитой в граните фамилии «Ленин» две точки. Но мавзолей так и не стал «Лёнин» даже и десять лет спустя.
Я все отнесла в «Щит Родины», даже копии рецензий себе не оставила, экономя бумагу. Ежели и есть в доме было нечего, так уж что говорить о драгоценной бумаге!
Результатом было то, что рецензию на гениальный роман то ли перенаписали, то ли вообще ограничились легким скандалом с автором, который явился, обнадеженный своей женой, в «Щит Родины» после тяжелого гриппа и неизвестно, получил ли обратно и свою рукопись-то.
Народ в «Щите», если что, легко расправлялся с ситуацией, особенно одна редакторша, назовем ее Марфа Людвиговна. Моя крестная Ася, знаменитая Анна Самойловна Берзер из «Нового мира», хохоча, рассказывала мне, как Марфута из ее статьи о Пушкине выкинула последнюю строфу «Памятника» («И долго буду тем любезен я народу … что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал»), мотивируя это тем, что места мало. На самом деле они там просто боялись пушкинских намеков. Так называемого неконтролируемого подтекста.
Отдельным образом я была знакома с Людвиговной, мы сидели с ней за одним столом в 1971 году в Доме творчества в Переделкино. Я попала туда случайно, по протекции «Нового мира», откуда мне написали бумажку в Литфонд (та же Ася Берзер подписала), чтобы мне предоставили там возможность работать над новыми произведениями. С этой бумагой я пришла в отдел путевок, и литфондовская красавица Абрамовна, зеленоглазая львица с золотой гривой и парой нефритовых серег под цвет глаз, меня спросила:
— Как у вас с деньгами?
Я ответила:
— Как у всех.
Абрамовна дико захохотала и сказала, что за эти слова она мне даст путевку!
(Она знала толк в приносных деньгах, как мне потом объяснили, и потому хохотала от души.)
И я оказалась за одним столом с Марфой Людвиговной. Такая живая старуха, бюст как у ростральной колонны, и так хочет со мной подружиться, даже напечатать в своем журнале! Хотя смотрит на меня с явным ужасом. Она мне много о себе рассказывала, и что муж у нее писатель:
— Волк, волк, настоящий волк! Вот вы его еще увидите и поймете, какой он волк! Поймете!
Они с мужем должны были меняться, и когда Марфутка отбывала на работу в свои присутственные дни, Волк, чтобы не терялось питание, приезжал из Москвы и ел.
В промежутках она мне признавалась, что он Дон Жуан и приводит все время домой новых жен (тут она на меня пронзительно глядела). И что, однако, он скуп как кремень, никому ничего не дает (опять пророческий взгляд).
У нас за столом сидел и Александр Антонович М., буйный, цветущий старик, переводчик и профессор, чье имя было в энциклопедии «Британника» (он сам так отрекомендовался). Они с Марфутой все время вели взаимную словесную канонаду, а приватно она мне рассказывала, что в ленинградскую блокаду жена М. сварила ему семь свежих кошек, она их обменяла на семь отрезов шерсти, которые он вывез в 1940 году из города Черновцы, этот город отошел к СССР как часть Западной Украины, а он туда въехал как журналист. А М. мне про ее мужа такое рассказывал (и про их союз), что и написать нельзя.
