Книга Маленькая девочка из "Метрополя" - Людмила Петрушевская

В Доме творчества отдыхала тогда супружеская пара инвалидов, они всюду ходили слитно, с палочками, иногда они хромали головами друг к другу, иногда кланялись врозь, в зависимости от того, кто с какой стороны шел. А.А. сказал:

— Тяжело говорить, конечно, но эти люди — олицетворение советской литературы.

В центре столовой стоял так называемый «овощной стол» с вареной свеклой, капустным салатом и т. д., и к нему важно подходили с тарелочками в руках через весь зал прямые и стройные писатели.

— Это они так ведут себя здесь, потому что дома ходят на четвереньках, — говорил опытный А.А.

Когда появился Волк, это оказался сизоносый дед в белом пуху, он у него торчал из-под тюбетейки за ушами и выглядывал из рубашки на груди, и говорил этот дедушка только о деньгах, называя их «тугрики». Марфутка боялась как раз, что я увлекусь этим ее мужем.

Когда меня взяли на работу в «Щит Родины», она со мной не поздоровалась, а наоборот, спряталась. Дело в том, что еще в Переделкино я ей дала почитать три моих рассказа, и на этом наше знакомство прикрылось.

Короче, после всего произошедшего меня уволили из «Щита Родины» мигом.

Завершение этой истории было неожиданным. Бывший военный кавалерист занимал какую-то должность на телевидении и стал мне звонить с благотворительными предложениями — типа напишите мне заявку на трехсерийный фильм, мы вам заплатим шестьдесят процентов! Причем про что угодно! Про завод, про трактористов. Хоть про ткачих. Т. е. он хотел меня отблагодарить по-мужски. Он сказал, что он многим так помогает. Он добавлял все время: «Зная ваше материальное положение».

Это была так называемая система «перекрестного опыления». Работая на одном цветке, пчелки носили пыльцу на соседний цветок, где, допустим, давали командировки в ГДР или машины «Волга». А на первом цветочке распределялись дачи или, как в нашем случае, авансы за ненаписанные сценарий или книгу.

Я отвечала хитромудрому танкисту, что про ткачих и про завод я писать не буду, не смогу.

А несколько лет спустя он прислал мне по почте свою книгу, уже под другим названием и вдвое обкромсанную.

Тут я выступила буквально как карающая десница литературы.

— Вы че наделали? — спросила я. — Где ваш роман? Кто это читать будет?

— Осподи, — вздохнул автор. — Да я и это-то еле пропихнул, с редактором «Молодой гвардии» заключил договор на два фильма и еще кормил его в ЦДЛ весь период… Полгода буквально. А он все требовал: «Убери то, убери се». Не хотел из-за меня места лишаться. А сколько мне жить осталось! (Горестная пауза.) Мы же профессионалы, рукопись должна быть опубликована и желательно при жизни!

Тут он, конечно, учитывал всю предыдущую историю литературы и категорически не хотел входить в мартиролог, т. е. список жертв, позиция понятная.

Но на этом наша история не кончилась.

В 1991 году мне присудили немецкую Пушкинскую премию. И по этому поводу мне привелось посетить бывший кабинет секретаря правления Союза писателей Ю.Верченко.

Странно, но этот могучий толстяк Верченко (говорили, что он полковник КГБ), которого многие поминают в сатирическом ключе, отдельным образом меня почему-то любил как писателя. Когда, к примеру, я пришла к нему в первый раз, просить квартиру, мотивируя это тем, что у меня трое детей и двухкомнатная квартира площадью 31,4 м, он сказал, что квартиру мне дать не может, а триста рублей на лето может. И спросил, возьму ли я. Я пожала плечами и согласилась. И мне дали материальную помощь.

(Было несколько форм спасения писателей от голода — бюллетени, мат. помощь и семинары в домах творчества, где кормили и можно было тайно привезти и пропитать ребенка, а то и двух. О, голодные времена!) Какой-то остряк даже сказал про бюллетени, что если бы писатели не болели, они бы умерли с голоду.

В пору моего вторичного визита (в 1987 году) к Верченко я написала письмо Горбачеву, что мне через год исполняется пятьдесят лет, я член Союза писателей, а у меня не вышло ни одной книги. И что, ежели у меня эту книгу опубликуют, я отдам гонорар в помощь нуждающимся, в обновленный (старому я почему-то не доверяла) Красный Крест. И через месяц мне позвонил некто Эдик, референт секции драматургии, со словами:

— Люся, я получил ваше письмо.

— Эдик, я не вам писала.

— Но пришло ко мне. Я могу вас включить в очередь. Но предупреждаю, у нас в первую голову идет очередь мертвецов. Никак их-то не напечатаем.

— И сколько лет ждать?

— Ну, лет десять.

— Эдик, немедленно верните мое письмо тем, кто вам его дал. Или лучше всего Верченко.

После этого Верченко меня вызвал. Я пришла, секретарша тепло со мной поздоровалась и тут же доложила. И он меня сразу же пригласил в кабинет. Кто-то там у него сидел, он с этими людьми быстро закончил.

Начал он свою беседу тоже очень ласково:

— Вот вы тут пишете… что отдадите деньги. У вас же, насколько я знаю, через край не переливается? А где у вас книжка лежит?

— В «Московском рабочем» у редактора Нины Буденной, она моя однокурсница. Она хочет напечатать, но нет возможности.

Он мне сказал, что, со своей стороны, тоже обещать не может ничего, однако через месяц позвонил и сказал, чтобы я шла в издательство «Московский рабочий», там случайно выделили на этот год дополнительные единицы.

Книжка вышла, я не хотела с ней идти благодарить Верченко, пока он сам мне не напомнил. Я, к сожалению, плохо к нему относилась. И я подарила ему свою книжку «Бессмертная любовь» с многозначительной надписью «Крестному отцу этой книги». И секретарше я тоже подарила экземпляр.

И я действительно отдала свой самый первый и самый крупный зарубежный гонорар в фонд «Антиспид» журнала «Огонек», это были деньги за книгу «Бессмертная любовь» в итальянском издательстве «Мондадори», но с этим фондом ничего хорошего не получилось. То ли эти деньги пошли на что-то другое, не знаю. Во всяком случае, насчет борьбы со СПИДом сведений у меня нет.

Бедного Верченко смыло волной перестройки, и в его кабинет вселился как раз мой знакомый кавалерист-телевизионщик, а узнала я об этом случайно.

В тот год (1991) в стране царила голодуха. Союз писателей разделился на три или четыре организации, каждая присвоила какое-то помещение. В магазинах было шаром покати. И писателям стали давать недорогие талоны на обеды. Уже в начале 1992 года и я пошла со своими приятелями в ЦДЛ. Мы получили талоны и с интересом людей, приобщающихся к военному коммунизму и к коллективизму, сели за столик, где уже обедал секретариат одного из вновь образовавшихся союзов писателей, поэтесса-активистка и романистка. За соседним столом сидел человек по фамилии Калинин, референт немецкого отдела иностранной комиссии. Калинин подошел и сказал мне:

— Вы хоть знаете, что немцы, Фонд Топфера, вам присудили Пушкинскую премию? Наши получили письмо в августе и спрятали его.