Книга Мурзук - Виталий Бианки

Добравшись до него, Степан оглядел россыпь. Над ним по крутому склону горы широко раскинулись камни разного вида и величины. Глыбы и обломки скал, в диком беспорядке громоздясь друг на друга, острыми черными углами торчали из-под снега. Казалось, тяжелый каменный поток вдруг задержался тут, падая с вершины.

Высоко над россыпью сиял навсегда покрытый блестящим снегом белок.

Степан безнадежно махнул рукой.

– Чего уж скулить! – зло сказал он Пестре. – Табак дело! – Он поднял камень и кинул его в каменную кучу. – Теперь его оттуда не выкуришь!

Степан взял собаку на привязь и зашагал вниз, к стану.

Сон и явь

Он застал кержаков на стане, хоть вернулся задолго до потемков. Все трое были заметно встревожены и торопливо готовились к отплытию.

– Чего больно заспешили? – спросил Степан Рыжего.

– Неприметлив же ты, паря, – досадливо оторвался кержак. – Утресь солнышко в рукавицах вышло!

– Ну? – добивался Степан, вспомнив, что и в самом деле видал на небе пасолнца.

– Вот те и ну! К морозу это.

«А хоть бы и так, – подумал Степан про себя, – чего же горячку-то пороть?»

Но спорить с кержаками не стал. Теперь ему было все равно, хоть ночью в путь.

Ни свет ни заря спустили лодки на воду, снесли в них поклажу, посадили собак и тронулись.

Вниз по течению лодки неслись быстро. Стремглав убегали назад скалы, берега, уже затянутые тонким ледком, тайга. Охотники подгребали еще для скорости широкими веслами – лопашнями.

Степан вспоминал знакомые места – только теперь они мчались мимо него как во сне.

Кержаки не хотели даже остановиться полдничать.

«Им что? – сердито думал про себя Степан, сидя на корме и управляя лопашней. – У каждого по пятку соболей добыто». И он снова вспоминал вороного Аскыра и скрывшую его каменную россыпь.

– Поглядывай! – предостерег Рыжий, сидевший впереди.

Лодка заплясала на коротких волнах переката.

Степан, очнувшись, сделал разом слишком сильное движение. Лопашня выскочила из воды, он потерял опору и полетел грудью на дно лодки. Быстрые удары волны посыпались в борта, корму и нос, лодка щепкой закружилась в водовороте. Рыжий со всей силой налег на лопашни.

– Имайся! – крикнул он.

Степан успел уже подняться на ноги. Он увидал, что лодку мчит прямо на каменистую косу кормой вперед. Дно затарахтело по дресве – мелким камешкам.

Степан спрыгнул в ледяную воду и, обеими руками схватившись за борт, не дал лодке разбиться о камни.

Кержаки заругались во все голоса.

Когда лодку вытащили на косу, оказалось, что дресвой распороло ей дно. Пришлось заделывать течь. Это заняло много времени. Артель тут на косе и заночевала.

А утром Степан с трудом узнал реку. Все ямы в ней забило мелким льдом – шугой. Лед вырос от берегов, оставив свободной только узкую полосу посредине.

– Теперь намнем горбяжку! – сердито сказал Ипат.

И правда, несмотря на сильный мороз, охотники попотели, пока им удалось оттащить лодку берегом до места, где можно было столкнуть ее в воду. Опять замелькали, убегая назад, скалы и камни, ледяные берега, темные стены тайги.

К вечеру на второй день артель благополучно добралась до своей деревни.

После двух месяцев в безлюдной тайге маленькая кержацкая деревушка показалась Степану бойким городом. Да и шум в ней стоял необычайный.

Началось с того, что к Ипату пришел уже поджидавший охотников скупщик. За ним в просторную Ипатову избу набилось полно народу. Скупщик приехал из города, и каждому хотелось его послушать.

Пришел и Степан. Хозяин объявил ему, что рассчитаются они с ним весною, когда кончится охота, а пока отдал ему на руки обоих соболей. Степан решил сейчас же продать их скупщику. Тот был мастер рассказывать. Человек бывалый. Упершись глазами в его бритое лицо, таежный люд слушал про чудеса больших городов. Скупщик врал, привирал и даже говорил правду. Только все у него шло гладко – так что не знаешь, чему верить, чему нет. И будто люди по воздуху летают, и под водой ездят. И будто есть машина, что сама за тебя Богу молится.

А промежду прочим нынче мехов никто в городе не носит. Все на вате ходят, а уж на соболя и совсем спроса нет, дешевле собаки. А вот пороху и свинцу и вовсе не достать – война, все повыстреляли. Потому цена на них, как на золото, и то из-под полы. А покупает он шкурки больше для баловства, по привычке. Пусть лежат до времени. Вороного соболя еще, пожалуй, с рук спихнуть можно, с горем пополам…

Степан слушал его, развесив уши. «Я не я буду, – клялся он самому себе, – если в зимовку же не добуду Аскыра. А там – в Москву».

К вечеру народ разошелся по домам. В Ипатовой избе остались только охотники и скупщик. Теперь кержакам пришла очередь туман наводить. Говорил больше Ипат. Он жаловался, что соболя нынче мало стало, обловился весь, хорошего так и совсем не осталось.

Скупщик то и дело гонял мальчонку к себе за водкой. Говорили, будто у скупщика с собой привезены целые тюки товара – мануфактуры, провианту охотничьего, крепкого вина.

Сидели, выпивали, говорили о том о сем, когда Ипат, словно нехотя, принес из потайного места самую плохую из шкурок. Начался торг. Десятки раз брали шкурку, отхлопывали, легонько растягивали ее, повертывали так и сяк – расценивали доброту пышного меха.

Степан сидел и только глазами хлопал. Он никак не мог взять в толк, кто кого хитрее. Говорил Ипат, выходило – цены этой бусенькой шкурке нет. Скупщик начинал говорить – тоже веришь, что и брать-то эту дешевку не стоит: провоза не оправдаешь.

Рюмка за рюмкой, слово за слово; притащили Рыжий с Рябым по шкурке. Осмелел и Степан – тоже принес своего «хвоста». Скупщик и тут уперся – это, мол, все заваль, а нет ли получше чего? Охотники клялись, что весь товар налицо представили.

Долго спорили, выпивали, опять спорили. Наконец сошлись в цене, за все четыре шкурки. Ударили по рукам. Еще выпили; тут вдруг Ипат еще соболей тащит. И опять начался торг: спор, ругань. Стали назначать новые цены.

Напоследки Ипат вынес темную «головку», и вот тут-то и началось самое дело.

Только под утро шкурки были рассмотрены, расценены и проданы. У Степана в голове гудело от выпитого вина. Скупщик что-то записывал в пузатенькую книжку, давал охотникам подписывать. Кержаки куражились, хвастали – какие, дескать, они лихие промышленники, лезли целоваться со скупщиком. А Степан все твердил заплетающимся языком:

– Меня, братцы, увольте, я счетов-расчетов ваших ничего не понимаю. Я, братцы, в Москву уеду.

Он получил от скупщика три затертые, сложенные вдвое бумажки, грузную плитку свинцу и какую-то пеструю материю. Помнил только Степан, что был очень доволен выручкой.