Книга Танцующая в Аушвице - Паул Гласер

По моему приглашению в лагерь приезжает мефрау Колье. Я шлю ей приглашение через так называемую Hollandische Kommandatur[55], и ее запросто пропускают на территорию лагеря. Она проводит здесь целый день. Для меня это настоящий праздник, мы многое успеваем обсудить. И вот что она мне рассказывает.

Через неделю после нашего ареста Магда спросила Кейса о том, был ли он в Sicherheitsdienst, которой он грозил ей в том случае, если она откажется отдавать ему наши деньги. На что он ответил ей, что пока от этого воздержался. А двумя неделями позже мефрау Колье получила счет из амстердамского отеля. За ужин. Имевший место в тот самый день, когда Кейс якобы ездил в Хогхален, намереваясь посетить Вестерборк. Получается, что он обманывал мефрау Колье точно так же, как и меня…

Во второй половине дня Магда Колье встречается и с моей матерью. Свидание проходит наидушевнейшим образом, и мы втроем пьем кофе в кабинете Йорга, пока тот отсутствует. Моему отцу не удается в этот день получить освобождения от работы, поэтому, так и не встретившись с ним, в конце дня Магда возвращается в Наарден.

Чуть позже я узнаю, что за моей спиной Кейс натворил еще немало дел. Так, через несколько дней после нашего ареста он направился к моим друзьям, сообщил им, что из-за нашего ареста он тоже ненадолго был задержан. И попросил 2000 гульденов на адвоката, который бы посодействовал нашему освобождению. Мою мать освободили бы по возрасту, а меня он бы постарался перевести в психиатрическую лечебницу. Не преминул Кейс наведаться и к Элизабет, подруге моего скрывающегося брата. У нее он попытался выведать, где прячется Джон. Вероятно, хотел и за него получить свои 500 предательских гульденов. “У меня имеются кое-какие вещички Розы, — сказал он Элизабет, — и я непременно должен передать их брату Розы из рук в руки”. До этого он уже наведывался по адресу, о котором я ему как-то сказала. Но тот адрес был фальшивым, поэтому Кейс не смог отыскать Джона. К счастью, Кейс не вызвал у Элизабет ни малейшего доверия, она не дала обвести себя вокруг пальца и разочаровала Кейса, сообщив ему, что больше не встречается с моим братом.

Что касается моего брата Джона, то до меня доходит слух, будто он в Швейцарии. Однако я точно знаю, что его там нет, поскольку сама распустила этот слух, чтобы от него отвязались все потенциальные предатели. Когда еще до ареста я ездила в Тилбург, чтобы забрать у Элизабет свою теннисную ракетку, она заверила меня, что с Джоном все в полном порядке. Он в безопасности там, где находится. По слухам, с ним все по-прежнему, и это для меня — наилучшая новость.

Я прилежно веду свой дневник, который начала еще в тюрьме в Волвенхуке. Какое-то время он лежал без движения у мефрау Колье. При аресте я не захватила его с собой, поскольку нам разрешили взять лишь маленький чемоданчик с предметами первой необходимости. Но потом я попросила мефрау Колье переслать мне мою рукопись, предварительно хорошенько ее упаковав, чтобы она не повредилась в дороге. В лагере есть о чем рассказать, и здешняя жизнь, увы, дает много пищи для размышлений.

Кроме этого, я почти каждый день пишу Магде Колье — держу ее в курсе происходящего и делаю заказы. Пишу, к примеру, следующее.

В Рождество на четыре дня я была приглашена заниматься хозяйством к венгерскому эсэсовцу. Все его соседи по квартире — из вермахта и СД — уехали в отпуск. Мы невероятно весело провели время с другими оставшимися офицерами и даже танцевали под патефон.

Желаю вам благополучия в наступающем 1943 году и надеюсь, что этот год принесет всем нам долгожданный мир и покой.

Здесь в лагере царит оптимистичное настроение, но это ни о чем не говорит.

Мы получаем хорошие вести из Швейцарии от моего брата Джона.

Я прибавила в весе 14 фунтов и превратилась в пухлую тетечку.

А вот что я пишу ей после того, как с января 1943 года в лагере был введен лимит на приходящие письма.

Меня это задевает самым непосредственным образом, поскольку иной раз я получаю по шесть писем в день. Но я сразу написала всем моим знакомым, чтобы они как-то договорились друг с другом, и один писал бы на адрес моего отца, а другой — на адрес матери. Так до меня будет доходить почти вся моя почта.

В наш дом в Ден-Босе кто-то вселился. Мне это кажется диким, но я ничего не могу с этим поделать.

Вам не стоит бояться того, что мы здесь растеряем все наше мужество. Мама и я, а прежде всего отец, мы все по-прежнему стараемся бодриться.

Моя книга растет как на дрожжах. Здесь, в лагере, мне попался парень, которому всего 19 лет, но он замечательно рисует. И вот этот парень делает для моей книжки чудесные иллюстрации.

Отец получил от вас посылку. Но мы не поняли, что в ней было. Почему-то отец не стал с нами разговаривать на эту тему. Конечно, он вел себя так не со зла, но мужчины — такие эгоисты. Пожалуйста, если не сложно, пошлите нам то же самое еще раз.

Однажды зимним вечером, после занятий любовью, мы с Йоргом лежим, глядя в потолок.

— Меня заботит кое-что, — говорит он мне. — Новые немецкие предписания и инструкции, полученные мною из штаб-квартиры Sicherheitsdienst, стали значительно строже прежних. Тебе следует поостеречься в своих письмах на волю. Цензура ужесточается, и теперь в письмах заключенных будет контролироваться каждая буква. К тому же в лагере достаточно стукачей, и мне уже поставили на вид, что ты как моя секретарша не раз подсовывала свои частные письма в служебную почту.

Я слушаю молча, глажу его по лицу… и задумываюсь. Стараясь не поставить под удар наши с ним отношения и не растерять все свои привилегии, в тот же день я перестаю подкладывать в служебную почту свои письма. И впредь избираю иную тактику. Симпатизирующий мне сотрудник, еженедельно выезжающий за территорию лагеря, теперь опускает мои письма в почтовый ящик по ту сторону колючей проволоки. Поскольку правила и впрямь ужесточаются, я теперь не печатаю свои письма, а пишу их от руки и датирую прошлым годом. Так, мне кажется, никто не пострадает. Если вдруг мое письмо перехватят, создастся впечатление, что это старое письмо, которое где-то завалялось, а теперь вот, год спустя, откуда-то выплыло. Наряду с этим я пишу письма, которые отсылаю из Вестерборка официальным путем. Лагерные правила по-прежнему дозволяют это делать, но лишь раз в неделю и под неусыпным оком цензуры. Однако, когда я мухлюю подобным образом, система удовлетворена, а мои письма проскальзывают на свободу незамеченными.

В другой вечер Йорг снова проявляет беспокойство.

— От меня требуют отправлять в польские лагеря все больше народу, — говорит он мне. — Прежде всего это распространяется на людей старше сорока и детей. В связи с тем, что у тебя еврейские корни, тебе лучше сменить фамилию Гласер на Криларс — то есть взять фамилию твоего бывшего мужа. Он католик, а состоящие в смешанных браках подлежат освобождению. Даже если вы уже развелись, это должно помочь, когда обстановка еще больше осложнится…