Книга Близнецы - Тесса де Лоо

— Ты уже познакомилась с моим мужем? — спросила фрау фон Гарлиц. — Пошли, я тебя ему представлю.

Она ринулась ему навстречу, сбегая с крыльца по лестнице, Анна нехотя плелась позади. Перед ней словно мелькнул фрагмент из художественного фильма: крестник императора в белой форме восседает на своем липицанере,[53]который скачет между блестящими черными колоннами. У крыльца der Schimmelreiter[54]замирает, слезает с лошади и с отсутствующим видом позволяет себя обнять.

— Это Анна, моя новая камеристка, — фрау Гарлиц тихонько подтолкнула ее к нему. Он на ходу протянул ей руку, ища глазами место, где бы он мог закрепить повод. Для него, подумала Анна, я представляю меньшую ценность, чем лошадь.

Обнаружение библиотеки в доме положило конец терзаниям Анны по поводу своего иждивенчества. Просторное помещение, до потолка уставленное томами — лишь три окна с голыми виноградными лозами, постукивающими по стеклам на ветру, были свободны от книг. Сокровищница, где поддерживался исключительный порядок, всегда стояли свежие цветы и горел огонь в камине. Все для удовольствия воображаемого читателя — Анна ни разу не застала там ни одной живой души. «Божественная комедия», толковый словарь французского языка, «Симплициссимус», «Дон Кихот», «Пророчества» Нострадамуса, «Фауст» и «К учению о цвете» Гете бессистемно стояли на полках. Среди них были первые издания, неприветливо хрустевшие, когда Анна их раскрывала, — непрочитанная книга не существует, укоризненно шептали они. Анна поняла, что здесь ей уготована колоссальная работа.

Однажды она задала вопрос, который с первого дня вертелся на языке.

— Ах, — фрау Гарлиц задумчиво сложила трубочкой свои ярко-красные сердцевидные губы. — В то время, когда я перебирала все поступившие заявления о приеме на работу, здесь жил мой отец. Бамберг, произнесла я вслух, держа в руках твое письмо. Анна Бамберг. Мой отец оторвал взгляд от газеты: «Я знал одного Бамберга… постой-ка… Иоганнеса Бамберга… Отменный был парень… недюжинных способностей… У меня о нем особые воспоминания… Господи, да это было лет тридцать назад…» И тогда я сказала себе: если эта Анна Бамберг — его родственница, то ее-то я и найму. То был знак свыше. — Со смехом она добавила: — Я не верю в Бога или Иисуса Христа, но в знаки свыше я верю, ради забавы!

— О каких особых воспоминаниях он говорил? — поинтересовалась Анна.

— Спроси у него об этом сама. Раньше мой отец управлял фабрикой. Наверно, твой отец там работал и сумел произвести хорошее впечатление!

Дом представлял собой остров посреди клокочущего моря двадцатого века; библиотека, в свою очередь, была островом в том доме, где семнадцатый, восемнадцатый и девятнадцатый века были представлены лучше двадцатого. Анна копошилась там в свое удовольствие, пользуясь привилегированным положением камеристки фрау фон Гарлиц. Теперь она знала, что это и есть ее законная доля наследства — репутация отца (более ценная, чем деньги и недвижимость). Еще до ее рождения он, обладая неосознанным даром предвидения, уже оставил ей это наследство. Столь редкая форма родительской любви, которая начинается задолго до рождения и не кончается даже после смерти, приятно согревала ей душу. Он все еще заботился о ней.

Так она прожила всю зиму, весну и лето. Изредка она переносила с места на место вечернее платье или ночную рубашку, но чаще всего просто сидела и читала. Никто не возражал. Она не подозревала, что это был всего лишь антракт, надолгая передышка.

Стол был заставлен тарелками. Пламя догорающей свечи отражалось в глазах Анны.

— Эта муштра жены химика, — сказала Лотта, — типично немецкое явление.

— Ах, это было ее понимание, как следует вести домашнее хозяйство, — мягко поправила ее Анна. — Только вот я не умею работать в полном подчинении. — Она засмеялась. — Мне вдруг вспомнилось… — от удовольствия она даже ущипнула Лотту за руку, — в пятидесятых годах мне снова довелось встретиться с семьей Штольцев. В составе делегации совета по защите детей я приехала на «Байер». Речь шла, кажется, о проекте создания обязательных рабочих мест для сбившихся с пути подростков. Нас щедро угощали в банкетном зале, при этом каждого гостя обслуживали два официанта. Я вдруг вспомнила упрек фрау Штольц: «Ты не успокоишься, пока не окажешься в банкетном зале "Байера"…» и так далее. И вот я там оказалась! Я чуть не подавилась, когда осознала это, — мой сосед встревоженно похлопал меня по спине. После приема я села в свой первый «фольксваген» и отправилась с визитом к Штольцам. Они по-прежнему жили по старому адресу, только звонок над входной дверью больше не сиял белизной, да и ступеньки крыльца не выглядели безупречно чистыми. Я позвонила, из окна выглянула старая женщина. «Анна! Конечно, входи!» На буфете красовались фотографии Гитте с мужем и детьми (застекленные дверцы буфета поочередно надлежало протирать замшевым полотенцем). Только что вернувшийся с работы герр доктор был поражен моим появлением: «Ну, как ты здесь очутилась?» Я пересказала пророческое предсказание его жены. «И вот сегодня я там сидела, и меня обслуживали два официанта!» Он разразился безудержным смехом. Его жена стыдливо улыбалась — жалкое зрелище. «Вот видишь, — ткнул он ее в бок, — разве я не говорил, что из этой девушки тебе вовек не удастся сделать прислугу!»

Часть II. Война

1

По воскресеньям в крытом променаде девятнадцатого века, тянувшемся от Королевской площади далеко в глубь парка Семи часов, устраивали барахолку. Было солнечно, однако восточный ветер пронизывал до костей. Продавцы грелись, расхаживая взад-вперед от одной чугунной колонны к другой под элегантно изогнутыми опорами. Анна и Лотта семенили вдоль прилавков с вазами, украшениями, старыми патефонными пластинками, открытками. Перед облупившимся конем-качалкой, потухшим взглядом уставившимся на статую какого-то святого, они на секунду задержались.

— Помнишь, как мы всегда дрались за нашу лошадку? — крикнула Анна так громко, что проходившие мимо посетители рынка обернулись. В их лицах, как показалось Лотте, читалось раздражение — кто это там еще потревожил их воскресный покой. Да еще по-немецки!

— Нет, не помню, — отрезала Лотта.

— И все-таки… и все-таки… Лошадка была бело — синяя с настоящей уздечкой и коричневым седлом; мы сталкивали с нее друг друга до тех пор, пока не появлялся отец с разумным предложением: сегодня, в воскресенье, на лошадке качается Лотта, в понедельник — Анна, во вторник — снова Лотта и так далее. «Как вы на это смотрите?» Я почти об этом забыла, — Анна всплеснула руками. — Wie schön, daß es plötzlich wieder da ist![55]

У Лотты сюжет из детства не всколыхнул никаких воспоминаний, а лишь надорвал хрупкую взаимосвязь всех вещей из прошлого. Как получилось, что ее воспоминания начинались только с того момента, когда, больная, она лежала в садовом домике под присмотром своей голландской матери? В первый раз за прошедшие годы ей это мешало, она чувствовала себя неполноценной.