Книга Близнецы - Тесса де Лоо

— Война в моде, — констатировала Анна. — Люди до сих пор зарабатывают на ней деньги.

На куске бархата были разложены каски и ремни. Да, здесь война соседствовала с миром: солдатская фляжка лежала рядом с античной кофемолкой; среди смятых любовных романов и детективов валялся богато иллюстрированный трактат о военных орденах и мундирах Третьего рейха; на стойке со старыми портретами новобрачных красовалась фотография молодого солдата, вызывающе глядевшего в камеру.

— Он не знал, что ему здесь воздвигнут памятник, — сказала Лотта.

— Посмотри, какой у него важный вид, бедный мальчик, он свято верил в свою миссию.

— Он боролся не за идеал, он защищал родину.

Сестра взяла ее под руку и потянула за собой. Я промолчу, подумала Анна. На другом конце парка, прижавшись к отвесной скале, вот уже как минимум целое столетие стояло шале. Здесь они и присели; солнце горизонтальными лучами светило через окна, в пучке света клубился голубоватый пар, поднимавшийся от кофейных чашек.

Мы всегда стараемся встречаться в общественных местах, подумала Лотта, как будто в наших свиданиях есть что-то непристойное.

Небо не окрасилось в роковой цвет, кухарка не прекратила месить тесто, шофер не выпустил из рук газету, служанка продолжала нести заставленный яствами поднос, штопальная игла Анны ни на секунду не сбилась с курса — никто и не заметил, что в безобидной повседневной реальности образовалась трещина, пока на кухню не ворвался знакомый, тысячу раз слышанный по радио голос: «Im Morrrgengrrrauen des errrsten Septembers haben die deutsche Trrruppen die polnische Grrrenze überschrrritten… Ab heute wird Bombe mit Bombe verrrgolten…»[56]

Да и спустя несколько часов, когда, сидя на лужайке, Анна любовалась неправдоподобной красотой парка и дома, она не знала еще, что под тем же самым небом, при том же самом дневном свете происходило что-то более неправдоподобное — процесс тотального разрушения, в который всем им предстояло втянуться. Высоко в небе что-то сверкнуло. Она сощурила глаза. Где-то вдалеке прогремел взрыв, после чего в воздухе вдруг появились белые клубы дыма, закрывшие таинственный предмет. Дом мигом обрел голос и завопил изо всех отверстий:

— Sind Sie verrückt?![57]Быстро внутрь! На дворе война!

— Что? — закрыв руками уши, закричала Анна и побежала к дому.

— Война! — фрау фон Гарлиц свешивалась из окна и усердно жестикулировала. На спасение Анны она послала мужа. Они столкнулись в дверном проеме.

— Это британский разведывательный самолет, — резко сказал он. — Наша противовоздушная оборона пытается его сбить. Вам лучше оставаться дома.

Несмотря на обычную мужскую сдержанность, его усики а-ля Кларк Гейбл нервно подергивались. Смешно, подумала Анна, все так озабочены. В то время как война — всего лишь слово. Ей даже хотелось, чтобы случилось нечто посерьезнее проблеска самолета в небе, что наполнило бы это слово смыслом.

Через три дня после того, как Англия и Франция объявили войну Германии, фрау фон Гарлиц собрала своих детей, персонал и самый необходимый скарб и уехала, впопыхах поручив Анне управление поместьем.

— Приведи в порядок верхний этаж для беженцев из Саарской области. — Она положила руки Анне на плечи — символический жест передачи власти. — А мы отправляемся на восток.

В асимметричной шляпе-котелке, похожей на сползший набекрень шлем, с детьми по обеим сторонам и огромной свитой прислуги в кильватере она отбыла к родственникам в Восточный Браденбург.

Новый статус не помешал Анне раскрыть книгу и спокойно продолжить чтение с того места, где она остановилась. Ее не пугало одиночество на корабле, который покинули крысы, — закаленные нервы не поддавались туманным угрозам. Все восемнадцать дней — ровно столько продолжалась польская кампания — ее тело без стеснения наслаждалось неистощимыми запасами из погребов, а душа — библиотечными сокровищами. В один прекрасный день, вместо группы оборванных беженцев, на дороге появился знакомый караван, и все снова пошло своим чередом — как будто они и не уезжали вовсе. Лишь герр фон Гарлиц в ранге офицера отправился в Польшу. Однако в местечке Тюхелерхайде ему посчастливилось вывихнуть коленную чашечку, после чего драгоценного крестника немедленно удалили с линии фронта.

Война превратилась в фарс. Войска на «линиях Зигфрида» и «Мажино», словно отряды бойскаутов, стояли друг против друга; в своих укреплениях они выращивали капусту с картошкой и, чокаясь пивными кружками, пили за здоровье сотоварищей. Выздоровевший герр фон Гарлиц расположился со своим полком неподалеку от поместья и каждое воскресенье с компанией обалдевших от скуки офицеров опустошал винный погреб в собственном доме. Невзирая на карточную систему, его жена целыми днями носилась по окрестностям, чтобы раздобыть продукты для праздничного ужина. Анна лишь наполовину осознавала происходящее. Вскоре после польской кампании она получила письмо из Голландии.

Встревоженная политическими событиями амстердамская бабушка отправилась в Кельн, чтобы навестить старую подругу до того, как закроют границы. Она вернулась обратно оскорбленная до глубины души и поклялась, что из страны она больше ни ногой. Дождливым октябрьским утром она приехала поделиться своими злоключениями. Целый вечер она просидела в черной шляпе с фиалками из фиолетового бархата, приобретенной, без сомнения, на рыночном лотке с побрякушками. В Германии на нервной почве она подхватила жуткую простуду. Лотта не отходила от нее ни на шаг. Спрятав лицо под полями шляпы, бабушка жаловалась:

— Я попала в весьма щекотливое положение…

Ее немецкий акцент стал еще более заметным. Постоянно прерываясь, чтобы вытереть нос кружевным платочком, она рассказала о своей кельнской подруге, которая всякий раз, когда речь заходила о войне, накрывала телефон колпаком для чайника в страхе, что ее аппарат прослушивается. А стоило на пороге ее дома появиться невестке в форме гитлерюгенда, как она тут же переключалась на другую, невинную, тему. «Немецкие женщины обожают Гитлера», — оправдывалась она потом.

— Мне стыдно за обезумевших немецких женщин, — сказала бабушка, заходясь кашлем.

Бабушка навестила и внучатого племянника Франца. От этого «симпатичного молодого человека» она кое-что узнала об Анне. Словно спрашивая разрешения, она бросила быстрый взгляд на мать Лотты. Та кивнула в знак согласия. Кровь прилила к лицу Лотты, она не знала, куда смотреть.

— И? — спросила она робко.

Бабушка вновь полезла за платком; казалось, этому не будет конца. По словам Франца, Анна хорошо устроилась в дворянской семье на окраине Кельна.

Лотта впилась взглядом в сетку треснувших капилляров на румяных щеках и попыталась отыскать глаза, спрятанные под тяжелыми нависающими веками. Несмотря на чрезмерную болтливость, в бабушке было нечто непостижимое — в один прекрасный день ее не станет, а вместе с ней безвозвратно исчезнут образы, звуки, тайны, любопытные факты и запахи из другой эпохи. Лотту вдруг охватила паника: старая женщина была единственным звеном, соединявшим ее с прошлым.