Книга Вдвоем веселее - Катя Капович

С этим он не спорит.

– Ладно, я за тебя напишу. Дошлешь резюме.

– У меня нет.

Он уже собирался уходить, но тут снова сел.

– Что ты за человек такой? Тебе деньги нужны или нет?

– Ну, нужны.

– Тогда составь резюме, перечисли места работы, добавь публикации, или что там у тебя?

– У меня книжки, поэтические сборники. Семь штук, – как всякому неизвестному поэту, мне кажется, что все меня читали.

– Вот-вот, вставь сборники.

Я видела, как работает его мысль: пишет стихи, другой работы не найдет. Майкл похлопал меня по плечу и побежал. Майкл всегда куда-то бежит.

Через два дня встречаемся в том же кафе.

– Заявление я отдал. Где резюме?

– Сделаем.

– Слушай, а как насчет няни для моих детей? Никого на примете?

– Пока нет. Извини.

У Майкла трое детей, все девочки. Жена – не то геолог, не то географ, что-то связанное с неорганическим миром.

– Может, ты тогда попробуешь? – спрашивает он вкрадчиво. – Мне ведь нужно только изредка. Посидишь с девочками?

– Я не могу.

– Деньги хорошие… И не забывай, что я тебя на работу устроил.

– Еще не устроил.

– Считай, что ты уже работаешь. Я там второй человек после директора. Так как?

– Мне с детьми работать нельзя.

– Что такое? Не понимаю.

– Я их теряю. Твоим сколько?

– Два, четыре и семь. А может, попробуешь разок, у нас на вторник билеты в Симфонический зал.

– Ну, разве что разок.

– Ты мне жизнь спасла! А что за история, кстати?

– Долго рассказывать, ты ж торопишься…

– Да, точно! Ладно, потом обязательно расскажешь. Я люблю твои истории.

Он уходит, а я остаюсь сидеть в кафе и смотреть в широкое окно.

Когда меня уволили из книжного магазина, я неделю переживала, а потом спохватилась: ведь у меня теперь уйма свободного времени и пособие, на которое можно будет сносно жить еще полгода-год. Собиралась много читать, думать, может, написать что-нибудь новое, серьезное. Если же нет, то хотя бы понять, наметить план. Год прошел как не бывало, пособие кончилось, а я так ничего и не сделала.

В полдень кафе начинает жить своей каждодневной жизнью: общаются студенты, попискивают дети в ногах у двух мамаш. Почему лишь мне не живется? Я поменяла две страны и два языка, а что изменилось в моем мироощущении? Мне все так же неуютно в мире. Я смотрю на детей, заставляю себя улыбнуться – они не виноваты в моем мироощущении. Кстати, с няней у меня вышло следующее.

Я тогда только приехала в Израиль, и моя родственница порекомендовала меня своей подруге. В смысле детей у подруги был противоположный Майклу вариант – три мальчика: четыре, шесть и девять. Две недели работаю, и вроде нормально, дети меня слушаются. Пусть я не Мэри Поппинс, думаю, но я тоже могу их чему-то научить. Но вот как-то приходим с детьми в городской парк. Хороший летний вечер, только что спала жара, под деревьями большая арабская семья расположилась для пикника. Проходим мимо, смотрю, на скамейке возле детской площадки пируют два знакомых поэта, пьют анисовую водку, закусывают питой с хумусом. Здороваемся. Поэт Танасов говорит:

– Главные имена кто? Айги, Мнацаканова и я.

Менделев качает головой:

– Ты – да, все остальные – фуфло. Русская поэзия в метрополии умерла. Пойми, Вова, их нет. Нету-у.

– Айги есть. Не спорь, Миша.

– Ты их видишь, Вова? Только честно.

– Допустим.

– Ая не вижу!

Я хотела потихоньку уйти, неудобно, со мной дети… Танасов меня не хотел отпускать. «Детям тоже нальем», – говорит он. Я, кстати, не была уверена, что он шутил.

Потом у них разгорелся спор по поводу какого-то Дорфмана. Прозаик он или не прозаик. Танасов считал, что да, прозаик. Менделев не соглашался:

– Это – не литература, это – какашки. Тоже мне, Плиний Младший.

Выпили еще. Стемнело. Короче, когда хватились, оказалось, что детей на детской площадке нет. Танасов сходу предположил, что детей украли арабы. Они ему с самого начала показались подозрительными. Менделев категорически отрицал: «На черта арабам чужие дети. У них своих кормить нечем». Мы обошли в темноте все закоулки парка, ворошили кусты, на всякий случай бегали узнавать в магазин на углу, не заходили ли дети туда. Часов в девять мы сдались. Танасов прямо из горлышка допил вторую бутылку анисовки:

– Скорей всего детей уже вывезли в Восточный Иерусалим! – сказал он, икая.

После этого они поехали допивать к Дорфману, а я отправилась к матери пропавших детей. Я решила не думать о том, что ей скажу. Я давно уже заметила, что, когда я виновата, лучше всего срабатывает экспромт. В Израиле на полную катушку шла интифада. Пропадали не то что дети, пропадали взрослые вооруженные мужчины, а за неделю до моих злоключений пропал целый дом, который палестинские рабочие разобрали и вывезли на грузовиках в сторону поселений. Короче, я пришла к матери детей и все ей выложила начистоту. Она кивнула и стала куда-то звонить. Я решила, что в полицию.

– Всё в порядке. Они у моей подруги. Сейчас она их приведет, – сказала Эйнат, повесив трубку. – Воды со льдом не хочешь?

Бывает такое состояние, когда вода застревает в горле. Короче, я ей перезвонила на следующее утро и попросила подыскать мне замену.

Возвращаюсь домой и сажусь к компьютеру. В конце концов, говорю я себе: ты же писатель. Что тебе стоит сочинить какое-то резюме?

Майкл звонит в полдень:

– Ну что, готово?

– Почти.

– Когда закончишь, пришли факсом.

– Что за срочность? Столько ждало, может подождать еще пару дней!

– Директор на месте. Удачный день, у нас праздничная пятница, гулянка перед Пасхой.

– Ау меня уже шабес!

– Ха-ха. Пожалуйста, присылай и побыстрей!

Я села за стол и писала до полуночи, потом перечитала. Американская часть получилась короткой, но ясной, зато в русской проступала туманно-романтическая чертовщина. За номером первым шла запись: землекоп, село Данчены, Молдавия. Я работала в археологической экспедиции три сезона. Теперь там, думаю, всё поросло кукурузой. Потом была контрабандисткой, возила с границы овечьи шкуры. Я написала, что работала в торговом кооперативе. В восемьдесят четвертом устроилась машинисткой в сельхозинститут. Об этом и вспоминать не хочется. За этим следовало: референт президента Академии наук МССР.

Меж нами говоря, это была обычная секретарская работа: я носила чай и отвечала на телефонные звонки. Мне велено было говорить, что начальник занят. Это было неправдой. Мой начальник не был занят. Он спал. Когда-то он был серьезным алгебраистом. В то время, когда я устроилась на работу, ему уже было восемьдесят лет.