Книга Вдвоем веселее - Катя Капович

– Это что было?

Вид у Веры был такой, будто ее только что кто-то грубо толкнул в троллейбусе.

Еще за едой я придумала басню:

– Мария состоит в коммунистической партии, она приехала на курсы повышения квалификации!

Все это была дикая ложь, к тому же легко проверяемая, но я уже не могла остановиться. В ответ раздалось что-то вроде рычанья, потом вспыхнул телевизор. Это был единственный случай в жизни, когда я обрадовалась, увидев Брежнева.

Ночью я пару раз просыпалась, в щель между шторами просачивался молочный свет, Витина раскладушка была пуста.

Наутро я нашла его в кухне. Я спросила, как прошло общение с невестой.

– Ну как прошло, как прошло? – вздохнул Витя. – Прекрасно прошло, но нам не подходит!

Наступила осень, сразу поздняя. Марат Григорьевич отвечал мне в свойственном ему телеграфном стиле: «Комнат нет и неизвестно».

– Марат, наверное, денег хочет, – сказал Петр Петрович.

Он зачастил к нам в гости, подолгу засиживался, дожидаясь Вериного прихода:

– Марата можно понять, – продолжал он, закидывая ногу на ногу и показывая шелковый белый носок, – у мужика две семьи… Строго между нами, конечно! За это можно и с работы полететь. Короче, сотен семь, не меньше, либо придется ждать.

Семи сотен у нас не было, но на Марата Григорьевича я с утра посмотрела другими глазами. Надо же, думала я, вот этот маленький, до предела уставший человек, и вдруг – такой размах!

Мы снова написали Андрею. В письме мы выразили нашу радость по поводу встречи с интересной, хорошо говорящей по-русски гостьей. Мы упомянули, что «были приятно удивлены, когда узнали, что Мария думает о том, чтобы завести функциональную семью с большим количеством детей». «Мы и не знали, что в Америке некоторые люди так серьезно относятся к браку», – приписали мы в конце и поставили три восклицательных знака.

Дни мои проходили в ритмичном маханье граблями и метлой. Марат Григорьевич просил беречь мешки. На стене его кабинета появилось новое побудительное предложение: «Отчий край легендарный славь рабочий ударный!» В нем хотелось поставить какой-нибудь знак препинания.

Шли дожди, и мешки с листьями становились все неподъемней. А жизнь вокруг все интересней. Я, сама того не желая, узнавала обо всем, что происходило в конторе и примыкающих к ней домах: к кому приехали родственники, от кого ушла жена, что выкинул Валерий, с которым у Марата были «диалектические разногласия». С одной стороны, у Валерия были замечательные руки, из-за чего он был везде нарасхват, с другой – он «чудачил». То он какие-то ценные шурупы перепродавал, то пропил привезенную в сорок восьмую квартиру дверь. Вечером мне хотелось поделиться с Витей новостями, рассказать о том, что произошло за день.

– Давай не забывать о цели пути! – ответил Витя. – И никогда, никогда не говорить о работе!

В конце октября мы решили позвонить Андрею с телефонной станции. Звонил, собственно, Витя, я стояла в стороне, стараясь по выражению его лица понять направление разговора. Витино лицо трижды менялось в ходе беседы. Сначала Витя улыбался, потом хмурился, потом снова улыбался. Я поняла, что где-то посреди будут трудности, но, в принципе, все должно окончиться хорошо. Витя вышел минут через пять. Видно было, что он озадачен. В пивной у Казанского собора я наконец-то спросила, что сказал Андрей.

Витя залпом проглотил остаток пены:

– Андрей сказал, что у Додика режутся зубы!

Мы прошли пешком через благородный, погруженный в молочную дымку тумана город. В комнате, такой узкой, что для того, чтобы закрыть дверь, приходилось толкать ее спиной, мы легли каждый на свое ложе. Меня разбудили ночью звуки в трубах. Батареи горели, как в ангине. Это с опозданием на месяц, но все же пустили горячую воду. Витя тоже не спал.

– Я понятия не имею, кто такой Додик! – сказал он.

Он встал и отдернул штору, за которой была нормальная ночная чернота. Чуть подалее, в поредевшей листве тополей горел одинокий фонарь, который золотил ржавую крышу гаража и новый, привезенный Степаном контейнер для мусора. Было немного красиво, немного печально.

– Слушай, – сказал он, – может, постелим твое одеяло на пол и ляжем вместе? Вдвоем все же веселее!

Мы тихонько собрали раскладушку и поставили ее в угол.

Нас не спросили

Если не дорожить опытом жизни, то и не стоило рождаться в этот мир.

Встречаю в кафе Майкла Кремера, он говорит:

– Слушай, я все знаю – заходил к тебе в книжный магазин, мне сказали, что тебя уволили. Я как раз собирался тебе позвонить.

– Не уволили, а сократили, – отвечаю я.

– Неважно. У нас в писательском фонде открылась позиция – как раз для тебя!

– Поэта-лауреата?

– Немного пониже.

– Жаль. Что входит в обязанности?

– Приходишь к семи, расставляешь стулья, включаешь кофейную машину. В восемь начинают приходить писатели. Им всегда что-то нужно. Там ерунда всякая – разберешься на месте.

– Сколько платят?

– Двенадцать долларов в час.

– Я подумаю.

– Пока ты будешь думать, место уплывет! Лучше напиши заявление, я прямо сейчас занесу директору.

– У меня бумаги нет.

– Я понимаю. Напиши на чем-нибудь, я перепечатаю.

– А подпись?

– Воспроизведу.

Свой человек, думаю. Он и был своим человеком: Миша Кремер из Черновцов.

Я написала на куске оберточной бумаги: «Ввиду трудной экономической ситуации, я хотела бы работать в писательском фонде N в качестве…». И замялась.

– Как все-таки называется эта низкая должность?

– Работа хорошая, зря ты капризничаешь, – говорит Майкл обиженно.

– Ну, так как же?

– Хозяйка дома.

Я закрываю глаза: о, Боже! А ведь я могла бы приносить пользу!

Однажды я зашла к Майклу на работу, писатели слонялись по газону, поглядывали на дорогу. Пустые шезлонги на террасе образовывали замкнутый круг, в одном из них лежало недоеденное овсяное печенье. Секретарша меня остановила, попросила показать удостоверение. Когда она склонилась над столом, чтоб записать номер паспорта, я заметила, что у нее испачкан лоб. Сказала ей об этом. В ответ она сузила глаза и стянула рот в куриную гузку: «Это не грязь, а крест. Сегодня пепельная среда». Если меня примут на работу, эту секретаршу надо будет обходить стороной. От нее исходит какая-то вибрация, как от застрявшей между стеклами осы.

Майкл механически исправляет ошибку в названии фонда и тут же комкает бумагу и бросает ее в мусорное ведро:

– Не пойдет При чем здесь твоя экономическая ситуация?

– Как при чем? А зачем бы я стала работать?