Книга На суше и на море - Дмитрий Романтовский

Сивка с явным сомнением покосился на хозяина, намереваясь проехать дальше, но Илья, заинтересовавшись значками на груди представителя власти, слегка натянул повод.

Удовлетворенный послушанием визитеров, шериф слегка расслабился.

– Сдайте оружие, – мрачно потребовал он, жуя крепкими челюстями кусок смолы. Глаза блюстителя закона были холодными и колючими.

Задов криво усмехнулся. Илья не сводил глаз со значков. Батыр вздохнул, откинул назад правую полу своего стеганого халата, молниеносно извлек из-за седла «тулку» и протянул ее шерифу так, что дула двух стволов уперлись властному мэну в лоб.

– Ша! – развел руками шериф, демонстрируя неподдельное американское дружелюбие и врожденную способность к взаимопониманию. – Мое дело предложить.

Илья отпустил повод, и всадники тронулись дальше.

– Левка, – поинтересовался Муромец, когда они, не сговариваясь, спешились у салуна и накинули поводья на жердь коновязи. – Забыл я что-то: кто у нас значки собирает? Нестеров или Кузнецов?

– Оба, – радостно откликнулся Задов, щелкая предохранителем на браунинге. – Вернуться?

– Потом, – тяжко вздохнул Илья. – Сначала дело.

Батыр с сомнением поджал губы:

– В салуне?

– Ну не в церкви же, – резонно возразил Илья, заинтересовавшись распахивающими в обе стороны створками входной двери. – Хлипкая конструкция, но занятная. Оп-ля! Нет, ну надо же, что придумали, курвины внуки!

Пока заинтригованный Муромец пинал дверки, наслаждаясь их синхронным и несинхронным распахиванием, бек и Задов прошли в зал. Салун был практически пуст. В одном из углов спал, уткнувшись в стол, широкоплечий бородатый оборванец в соломенном сомбреро. В другом сидели и почему-то нервничали двое элегантных мужчин, судя по костюмам и лисьим мордам коммивояжеров. Еще парочка завсегдатаев в шляпах и со смит-вессонами нетерпеливо переминалась у стойки.

Бек уселся за свободный столик. Задов, непринужденно распихав завсегдатаев, влез между ними и швырнул на стойку золотой червонец.

– Три раза три по сто! – вежливо попросил Лева, изобразив самую умилительную улыбку из своего небогатого арсенала любезностей. – И еще три шницеля по-венски, жареной картошечки и… Бек, тебе как всегда?.. И полкило бастурмы.

Хозяин, крепкий, пожилой бармен, презрительно цыкнул слюной сквозь зубы на стойку, аккуратно протер ее замусоленной сальной тряпкой и переключился на стаканы.

– Любезный, – постукивая пальцами по дереву, вежливо попытался привлечь внимание Лева. – Я, кажется, сделал заказ.

Бармен зашарил под стойкой, извлек и положил у правой руки бейсбольную биту.

– Сегодня церковный праздник, – тихо дохнул перегаром в Левино ухо один из завсегдатаев салуна. – С девяти утра отпускают. Не раньше.

– Я атеист, – гордо заметил чистоплотный Лева, брезгливо отстраняясь от коллеги по несчастью и поворачиваясь к бармену. – И я два раза не повторяю!

В ответ на Левино признание бармен опять зашарил под прилавком и поменял биту на винчестер.

Лева призадумался, но в этот момент за столиком бека шарахнул выстрел. Над головой бармена что-то громыхнуло, посыпались осколки, и стоявших у стойки забрызгало дешевым, вонючим виски. Завсегдатаи шарахнулись в сторону, коммивояжеры нервно вздрогнули, а спящий в дальнем углу забулдыга даже не шелохнулся.

– Пся крев![14]– заорал бармен, щелкая затвором винчестера. – Матка боска![15]

– Звиняйте, пан, – приблизился к стойке бек, не выпуская из рук двуствольную «тулочку»-вертикалку, из нижнего ствола которой вился дымок. – Ласково просимо, звиняйте. Пше прошу пана. Не надо злиться[16].

Бармен от неожиданности забыл про взведенный винчестер и выпучил изумленные глаза:

– Земляки, что ли?

Батыр прищурил и без того узенькие глазки и, не опуская ружье, несколько раз приветственно махнул левой полой халата. Потом вежливо, но с достоинством представился:

– Пан Батырбековски. Не земляк, врать не стану, но шляхтич. Мой кореш лепший, пан Дзержинский, утверждает, что я шляхтич околичный, но ужас какой родовитый. Мой герб – верблюжье копыто на золотом поле, попирающее сломанную нагайку. Вверху, на лазоревом поле, два рога. Крест-накрест. Герб обвит венком из лавровых листьев пополам с перекати-поле.

– Пан Пшимановски. Из рода Драгомиров, – представился бармен, озадаченно потирая подбородок. – Это какой Дзержински? Воевода из Лодзи или лекарь из Кракова?

– Лекарь? – всерьез обиделся бек, со значением, но в то же время небрежно делая рукой какой-то знак. – Пан Дзержинский – чекист. Из иезуитов.

– Иезус Мария! – шарахнул крепким кулаком по стойке Пшимановский. – Влада, дочура, выйди к нам! Наши в городе!

Из-за боковой двери за стойкой в зал выглянула, а потом и выпорхнула белокурая девушка лет восемнадцати. Одета она была довольно скромно, но со вкусом. Пышные волосы выбивались из-под изящной черной ковбойской шляпы, украшенной серебряной брошью. Обтягивающие темные замшевые брюки были заправлены в новенькие сверкающие полусапожки с отворотами, расшитыми индейскими узорами. Поверх тончайшей белой батистовой рубашки была небрежно накинута тонкая кожаная куртка-безрукавка. Рукава заменяли тоненькие ленточки кожаной бахромы. Изящный костюм дополнял шитый серебром пояс с кольтом.

– Пан Батырбековски, – протягивая руку под стойку, представил Батыра бармен дочери. Богемский хрусталь, выставленный им на дубовый прилавок, выгодно отличался от мутных стаканов аптекарской чистотой и сверкающими в лучах солнца гранями.

– Влада, – просто и скромно представилась пани, сделала чуть ироничный, но безукоризненный книксен и выжидательно посмотрела на Задова.

Лева был сражен наповал. В глазах закоренелого холостяка застыл благоговейный восторг, нижняя челюсть слегка отвисла, руки вспотели. Впервые в жизни ему почему-то стало стыдно за неряшливую после ночлега и вечерней трапезы тельняшку.

Бармен извлек из сейфа бутылку темно-коричневой и тягучей на вид жидкости и ловко откупорил пробку. Три фужера он наполнил до краев, в четвертый едва плеснул. Потом, вопросительно кивнув на Задова, поднял глаза на Бека.

– Этот полосатый пан с тобой?

– Задов, – представил приятеля невозмутимый бек. – То есть, пардон, пан Леон Джоповски. Не то чтобы наш , но со мной. Герб его утерян, если не врет, но все равно пан Дзержински за него ручается.

– А тот, что двери ломает?

– Пан Муромски. Этот свой в доску. Когда трезвый. А это у вас коньяк или самогон, пан Пшимановски?