Книга Навеки твой - Даниэль Глаттауэр

Если Ханнес оставался на ночь, то делал это незаметно для Юдит. Вероятно, спал на диване. Всегда просыпался раньше нее, варил кофе и не оставлял следов своего ночного присутствия.

Только однажды в одну из ноябрьских ночей, когда голова была окутана плотным туманом, психика Юдит вышла из-под контроля. Наверное, она забыла проглотить лекарство или приняла двойную дозу другого. Возможно, провалилась в кошмарный сон, который вырвал ее из ватного сумеречного состояния и разбудил прежние страхи. Голоса и звуки преследовали Юдит и выгнали на улицу. Она уже думала, что слышала характерный звук качающихся металлических листов и ни с чем не сравнимое позвякивание кристаллов ее испанской люстры. Однако прежде чем похожий на Ханнеса голос успел произнести «эта давка», шумы внезапно стихли. Зажегся свет на ночном столике. Юдит почувствовала, как большая прохладная рука легла на ее разгоряченный горячкой лоб. Затем он осторожно склонился над ней и прошептал:

— Успокойся, моя любимая. Все хорошо, я с тобой, ничего не случится.

— Ты тоже слышал? — спросила она, трясясь от страха.

— Нет, — ответил он, — я ничего не слышал. Видимо, тебе приснился плохой сон.

Юдит: ты останешься со мной, пока не рассветет? Ханнес: ты этого хочешь? Юдит: да, прошу, останься. Хотя бы до восхода солнца.

4

В конце ноября наступал ожидаемый со страхом срок обследования у Джессики Райманн. Юдит провожала мама, что усложняло ситуацию. Умывальные принадлежности, пару ночных рубашек и маек Юдит сложила заранее. Надо быть готовой к тому, что ее сразу же оставят в больнице. В любом случае Юдит не испытывала желания представить свое положение лучше, чем оно было на самом деле, даже если Райманн станет придерживаться иного взгляда на вещи, нежели по версии Юдит.

— Привет! Как у вас дела? — поинтересовалась врач.

— Спасибо, я душевнобольная, — ответила Юдит.

Райманн рассмеялась и спросила, чего Юдит боится в настоящий момент, поскольку вся дрожит. Юдит: сейчас я боюсь вас. Райманн: сочувствую, любовь моя. Вы можете спокойно уйти! Юдит: я знаю, но ничего не могу с собой поделать. Будет лучше, если вы меня оставите в больнице. Райманн: нет-нет, так мы никуда не продвинемся. Я предлагаю немного поработать!

После того как у Юдит померили пульс, сделали кардиограмму и посветили фонариком под веками, ее попросили описать ощущения в состоянии дремы и в сумеречном состоянии за последние недели, причем разбить на утренние, дневные, вечерние и ночные — более чем изнурительное и рискованное дело, поскольку для этого требовались слова, каких уже длительное время у нее не было. В качестве поощрения Райманн отменила прием сразу двух лекарств, а другие, среди которых числились ее любимые белые пилюли, сократила вдвое.

— Я не наблюдаю у вас боевого духа, — озабоченно заявила врач-психиатр и крепко сжала ее руку. — Вы должны сопротивляться. Здоровье зависит исключительно от головы. Следует думать и работать над собой, а не заниматься вытеснением. Вы должны докопаться до самой сердцевины своей проблемы.

Юдит: у меня больше нет проблем, я сама проблема. Этого не следовало говорить, этим она нанесла профессиональное оскорбление Райманн.

— Если такие пациенты, как вы, перестанут сражаться, то нам надо закрывать учреждение. Чем мы можем помочь людям, которые по-настоящему тяжело больны?

— То есть вы не верите в то, что я тяжело больна? — спросила Юдит.

— Я вижу только, что вы, несомненно, к этому стремитесь и уже вышли на финишную прямую, — заключила Райманн. — Мне приходится все это наблюдать, и я сама становлюсь больной!

5

Два дня подряд Юдит попробовала провести без таблеток и посвятить время поиску источника своих проблем. Примерно такие же ощущения должны испытывать наркоманы в переходном состоянии от ломки до следующего кризиса сознания. Когда у нее получалось внушить себе, что она не тяжелобольная, — то обратной реакцией становилось неизменное ухудшение состояния. Юдит оказалась перед печальной перспективой однажды снова оказаться один на один со своими страхами. Кто о ней тогда позаботится? Даже у мамы появится законное основание для громких причитаний в адрес несчастной дочери.

Во время терапевтического часа Юдит заставила себя рассказать Артуру Швайгхоферу о своих недавних ночных звуковых галлюцинациях, вызванных испанской люстрой с кристаллами. Благодаря Зигмунду Фрейду Артур был твердо убежден, что в детском возрасте Юдит стала невольной и неосознанной свидетельницей каких-то драматических сцен, разыгравшихся в магазине светильников. Они оба стали размышлять, что бы это могло быть, и провели напряженную мозговую атаку. Вскоре Юдит перевела разговор снова на тему отпуска с приключениями под парусами.

В первую из двух бессонных ночей за Юдит присматривала мама и, соответственно, наоборот: Юдит следила за тем, чтобы мама не проснулась и не затеяла расспросы, почему она не спит. На второй день вечером должен был прийти Ханнес. Однако после обеда он позвонил и сообщил, что задержится. А в девять вечера заявил, что не придет: он очень сожалеет, но заболела его сослуживица, ему придется к следующему утру — сроку сдачи работы — завершить проект, над которым та работала.

До полуночи дела у Юдит шли с переменным успехом. Чтобы заглушить могущие возникнуть звуки и голоса, она зажгла все светильники и люстры в квартире, включила радио, телевизор и даже запустила пустую стиральную машину и стала читать громко вслух из Анны Гавальда «Чудесная погода, дивная жизнь» и напевать рождественские песни. В конечном счете она оказалась так далека от того, чтобы заснуть, и так близка к пропасти, угрожавшей новым яростным приступом страха, что впору было звонить и вызывать то ли маму, то ли «Скорую помощь», а лучше и ту и другую вместе. Имелся и иной вариант, на котором она остановилась, — наглотаться таблеток в проверенном количестве: сначала белые от грусти, потом остальные, гарантировавшие защиту как рыцарские доспехи и вызывающие спасительную усталость и избавляющую от мыслей пустоту в голове, от которых Юдит постепенно и незаметно погружалась в целительный сон.

6

Когда на следующее утро — или это было через день — Юдит проснулась оттого, что ее грызла совесть, то услышала голоса. Они явно принадлежали этому миру и доносились из кухни. Мама с Ханнесом рассуждали о ее будущем.

— Ты действительно сделаешь это для нас? — спросила мама растроганным голосом, как в финальной сцене фильма «По родной стране».

— Конечно, я люблю ее и никогда не брошу в беде, — заверил Ханнес, как лесничий в кинодраме «Зильбервальд».

Затем последовали технические и организационные детали предстоящего обеспечения и ухода на дому за неизлечимой пациенткой Юдит.

На столике возле кровати ее ждал наполовину наполненный графин с водой и очередная порция пилюль, аппетитно разложенных рядком по размеру и назначению. Пилюли приглашали взять их, как обещавший выигрыш игральный шестигранный кубик с ярко нанесенными точками.