Книга Магия книги - Герман Гессе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но здесь есть и оборотная сторона: мудрствования и многоученые рассуждения об искусстве и литературе стали спортом и самоцелью, а от жадного желания осваивать литературу путем критического анализа только страдает бесхитростная способность доверяться автору, смотреть, слушать. Довольствоваться выявлением в стихах или рассказах идейного содержания, открывая в них тенденцию, воспитательную или душеполезную значимость, — значит, довольствоваться малым, а тем временем тайна искусства, истинное и подлинное в нем ускользают.
Недавно один молодой человек, школьник или студент, прислал мне письмо с просьбой ответить на ряд вопросов о Франце Кафке. Его интересовало, считаю ли я «Замок», «Процесс» и притчу о Законе религиозными символами, то есть согласен ли я с М. Бубером насчет того, как относился Кафка к своему еврейскому происхождению, считаю ли я, что творчество Кафки близко живописи Пауля Клее, и многое другое. В ответе я написал:
Дорогой В.!
К сожалению, должен Вас глубоко разочаровать. Ваши вопросы и все Ваше отношение к художественной литературе мена не удивили: у Вас тысячи единомышленников. Но эти вопросы, все без исключения неразрешимые, проистекают из одного источника.
Рассказы Кафки — это не трактаты о религиозных, метафизических или моральных проблемах, а плоды поэтического вымысла. Если человек способен читать художественные произведения по-настоящему, то есть не задаваясь заранее вопросами, не надеясь получить интеллектуальный или моральный урок, а просто с готовностью принять то, что предлагает писатель, — они ему ответят на своем языке на любые вопросы, какие только могут у него возникнуть. Кафка имеет что-то сказать нам не как теолог и не как философ, а единственно как писатель. Не его вина, что его великолепные произведения нынче вошли в моду и читают их люди, не способные или не желающие воспринимать поэтическое.
Мне, присоединившемуся к читателям Кафки еще в те времена, когда появились самые ранние его произведения, ни один из Ваших вопросов не представляется важным. Кафка не дает на них ответа. Он предлагает нам сны и видения своей одинокой тяжелой жизни, притчи о своих переживаниях, о горестях и счастливых часах, и мы должны искать в его книгах и, находя, принимать лишь эти сны и видения, но никак не «толкования», которыми, может быть, остроумные интерпретаторы дополнят его сочинениям. Подобные толкования — игра ума, нередко она очень мила и полезна людям неглупым, но далеким от искусства, или же тем, кто пишет или читает книги о негритянской скульптуре или двенадцатитоновой музыке, но до существа художественного произведения не способен добраться, вечно оставаясь за его воротами, сотней ключей пытаясь их открыть и не замечая того, что ворота не заперты.
Такова моя реакция на Ваши вопросы. Я счел необходимым ответить на Ваше письмо, так как Вас это занимает всерьез.
1956
Франц Кафка как писатель, личность, религиозный человек, как один из удивительнейших феноменов своего времени имел необычную судьбу: при его жизни лишь мизерно малая часть его творчества увидела свет. Несравнимо больше произведений, в том числе три романа, после его смерти были обнаружены в виде рукописей, вместе с распоряжением душеприказчику — все уничтожить. Этим душеприказчиком был Макс Брод, один из преданных и верных друзей писателя, он решился нарушить волю покойного и, сперва отдельными изданиями, а затем в виде прекрасного шеститомного собрания сочинений, представил читателям творчество Кафки. Брод совершил этот шаг после серьезной душевной борьбы, и мы имеем все основания быть ему благодарными за этот поступок. С тех пор о Кафке было написано много, его творчество ныне получило разнообразные, отчасти противоречащие друг другу толкования, причем религиозного характера. Жизнь его несравненных сочинений будет долгой, она только начинается.
Первые наброски к биографии, если не считать более ранних мелких публикаций в журналах и т. д., появились в 6-м томе собрания сочинений Кафки; составленный Бродом, он содержит очень богатый биографический материал. А затем вышла первая настоящая биография, труд, воплотивший дружеские чувства и почтительность Брода, книга, которую стоит, пожалуй, доработать, сгладив некоторые неровности и что-то уточнив; но и в нынешнем виде она уникальна и драгоценна, хотя бы потому, что она написана лучшим другом Кафки и хранит живую память как о внешнем облике, так и о внутреннем мире писателя, и на каждой странице этой книги слышен отзвук его голоса и чувствуется его живая личность. Будут написаны и другие биографии Кафки, но каждой придется черпать из книги Макса Брода.
Дружеским и добрым духом проникнута книга Брода, кажется, будто сам Кафка подарил ей этот тон, эту любовь ко всему живому и неповторимому. Макс Брод также попытался истолковать феномен Кафки, это сделано им бережно и никоим образом не принижает авторов прежних истолкований, за которыми, несомненно, последуют многие другие. Брод с мягкой настойчивостью подчеркивает в творчестве и жизни своего друга позитивные, жизнеутверждающие черты, его любовь к жизни. И дело не только в почтении к памяти умершего друга — Брод прав и по существу. Обратившись к сочинениям Кафки, легко выстроить себе образ абсолютного пессимиста, демонического, одержимого Кафки, и, вне всякого сомнения, этот писатель в высшей степени был страдальцем и скептиком, собратом Иова, но удивительно в его сочинениях и привлекательно не то, что их автор так много и так беспросветно страдал и сомневался, и не то, что он так потрясающе глубоко постиг сомнительность человека и сомнительность добра, — нас очаровывает Кафка-художник, ибо несмотря на всю двойственность и скорбь, он — поэт, любящий и восхваляющий жизнь, глубоко верующая натура, поклонник красоты и мастер в создании художественных образов; Брод понимал это великолепно и сумел дополнить массой незабываемых, располагающих, очаровательных черточек из частной жизни своего друга то, что мы, читатели Кафки, знали о его юморе, о его таланте чистого художества, чудесной игры.
Ко всему, что Макс Брод сделал для своего великого друга и его творчества, эта биография — еще один, полновесный дар.
1937
* * *
Можно вспомнить, что говорил самый прогрессивный и самый неустрашимый немецкий поэт нашего времени Готфрид Бенн в «Птоломейце», одном из своих последних сочинений. Оно посвящено излюбленной теме Бенна — упадку и близящейся гибели белой расы. В грядущем столетии, говорит он, окажется, что уцелели два типа, две органические конституции и два вида реакций: те, кто действовали и стремились наверх, и те, кто, затаившись, ждали перемен, — преступники и монахи, никаких других типов не будет. «Ордена, братства, перед тем как угаснуть, вновь воскреснут. Близ водоемов и в горах, вижу, бродят черные сутаны, тихи и уединенны их шаги (…) вдалеке от всех противоречий меж знанием и постижением, вдалеке от череды рождений и новых рождений (…) В безмолвном, несуетном „tat twam asi“[11]— „и это тоже ты“ — осуществится воссоединение с потерянным вещным миром».
