Книга Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

26 февраля. Понедельник. Опять длинный пробел в моем дневнике. В течение прошлой недели приехал в Петербург новый английский посол лорд Дефферин. С первых свиданий с нашим канцлером он успел обольстить его своею беззастенчивою лестью; князь Горчаков в восторге от нового представителя Великобритании, так же как и от посланницы, которая не менее своего супруга горазда на комплименты. Канцлер уже мечтает о сближении нашем с Англией.

Государь не увлекается этими иллюзиями, но, со своей стороны, высказывает некоторые надежды на сближение с Францией. Приезд нового посла французского генерала Шанзи ожидается в скором времени; о нем слышны отзывы весьма благоприятные; но время приезда его выбрано не совсем удачно – как раз перед отъездом государя в Крым, назначенным уже 17 марта.

Сегодня получена телеграмма о внезапной смерти фельдмаршала князя Барятинского. Он скончался от апоплексического удара в Швейцарии, где жил в последнее время с несчастной своей помешанной женой. Новость эту я узнал в Аничковом дворце, куда ездил утром поздравить наследника цесаревича с днем его рождения.

27 февраля. Вторник. После доклада присутствовал при обычном докладе канцлера и Гирса. Первый из них прочел меморию, в которой был записан разговор его с лордом Дефферином, и потом обсуждались разные вопросы, которые государь имел в виду затронуть в своем разговоре с английским послом в назначенной сегодня же аудиенции. Князь Горчаков с наивностью юноши надеется на лучший оборот дел от нашего сближения с Англией. Но когда мы вышли из государева кабинета, Гирс сказал мне, что всё это простое ребячество и из разговоров канцлера ничего путного не выйдет. Государь сегодня прямо объявил князю Горчакову о своем желании, чтобы он остался в Петербурге, а в Ливадию ехал Гирс. Старик сумел скрыть свою досаду.

В 12 часов в Большой церкви Зимнего дворца отслужена панихида по умершем фельдмаршале князе Барятинском. Кабардинский полк продолжает называться и впредь его именем, несмотря на то, что звание шефа полка принимает сам государь.

Сегодня же был во дворце обед по случаю отъезда французского посла Ле Фло.

Утром сегодня приехала из Костромы старшая моя дочь, Елизавета, после шестимесячной разлуки с семьей.

1 марта. Четверг. Сегодня я закончил свой доклад государю прочтением записки о предположенном преобразовании Медико-хирургической академии, которой считаю необходимым придать характер специального военного заведения, имеющего целью подготовку врачей собственно для военного ведомства. Предполагается (по крайней мере на первое время) откинуть первые два курса, принимать прямо на третий студентов, прошедших первые два курса в университетских факультетах, и вместе с тем предоставить всем учащимся стипендии, дабы всех их сделать обязательно-служащими в военном ведомстве. Этими мерами имеется в виду достигнуть двух выгод: во-первых, усилить годичный выпуск при гораздо меньшем общем числе учащихся и, во-вторых, при двухлетнем перерыве приема на первые два курса облегчить водворение между учащимися старших курсов нового порядка и более строгой дисциплины.

Государь одобрил эти главные основания и разрешил рассмотреть их в особом совещании под председательством Валуева, дабы ускорить их опубликование в ближайшее время, еще до окончания текущего учебного года.

К концу моего доклада доложили государю о графе Толстом, министре народного просвещения. Его позвали в кабинет в моем присутствии, и, когда государь высказал ему в общих чертах мои предположения о преобразовании Медико-хирургической академии, граф Толстой, совершенно нежданно для меня, выразил полное свое сочувствие этому проекту. Затем он докладывал государю о странной, по выражению министра, выходке Совета Петербургского университета, который по поводу бывших в последнее время студенческих волнений представил графу Толстому записку, приписывающую вину этих беспорядков самому правительству и принятой системе полицейского над студентами надзора, с устранением всякого влияния университетского начальства и профессоров. По предложению графа Толстого, положено объявить Совету университета, что он вышел из пределов законной компетенции, и поставить ему на вид неуместность заявления.

Во всё продолжение доклада графа Толстого я слушал молча. При всем моем несочувствии к настоящему университетскому режиму, основанному исключительно на полицейском надзоре за учащейся молодежью, с безусловным воспрещением всякой корпоративной связи между студентами, я, однако же, затруднился бы сказать что-либо в защиту ученого сословия профессоров, выказавшего достаточно свою несостоятельность в деле поддержания порядка и дисциплины среди учащихся и противодействия их увлечениям. С самого начала студенческих волнений профессора, вместо того чтобы дружно бороться с опасными и губительными для молодежи влияниями, сами либеральничали, искали популярности между студентами и, враждуя между собой, потеряли всякий авторитет. [Поэтому, при всем моем отвращении к тенденциям графа Толстого, я, однако же, на сей раз должен был слушать молча его доклад и ничего не мог сказать в пользу университетских педагогов. Решение министра объявить Совету университета, что он вышел из пределов законной компетенции и поставить ему на вид его заявления, кажется мне решением умеренным и вполне заслуженным.]

Из дворца заехал я к Валуеву, чтоб уговориться с ним относительно предстоящего совещания по делу преобразования Медико-хирургической академии; затем заехал в Константиновское военное училище, а позже было у меня совещание с генералом Крыжановским и генерал-майором князем Голицыным (атаманом Уральского казачьего войска) относительно высланных в Туркестанский округ в 1874 году уральских казаков.

Заезжал ко мне Набоков (министр юстиции) с объяснениями по делам одесской следственной комиссии (генерала Глинки-Маврина). Набоков – хороший человек, знающий свое дело, но чиновник до мозга костей.

4 марта. Воскресенье. Вчера после моего доклада происходил обычный доклад князя Горчакова и Гирса. Из секретных источников вполне выяснилось, что Англия действует двулично: в то время как новый посол лорд Дефферин расточает здесь всякие любезности и обещает сближение, маркиз Солсбери дает Порте советы, как подготовить вступление турецких войск в Восточную Румелию. Государь очень озабочен будущим положением дел по выступлении наших войск из Румелии и Болгарии. Уже и теперь, в присутствии наших войск, население в Ямполи и Сливне воспрепятствовало Шмидту принять тамошние кассы; произошли беспорядки, выведены были войска, в том числе местные дружины, которые, по свидетельству генерала Столыпина, исполнили свою обязанность превосходно[45].

После доклада государь ездил осмотреть вновь построенный для гвардейского Саперного батальона манеж вместе с церковью. Там встретил я его величество вместе с инженерным начальством и всеми офицерами батальона. Государь нашел, вопреки доходившим до него сетованиям духовных лиц (в особенности протопресвитера Бажанова), что нет никакого неудобства в соединении церкви с манежем. Однако же я намерен просить государя отказаться от употребления манежа для учебных строевых занятий батальона, чтоб успокоить благочестивых прихожан.