Книга Усмешка тьмы - Рэмси Кемпбелл

Она ставит кружку на стол передо мной. Та все еще полная – несмотря на растянувшиеся по полу от самого чайника следы маленьких брызг. Прямо туда, где все еще видны инициалы, вырезанные мной в детстве.

– Вот об этом я ничего даже знать не хочу, – меня так и подмывает отпустить остроту в духе какого-нибудь забытого комедианта, но вместо этого делаю глоток чая с молоком, а мать продолжает:

– Уверена, ты догадаешься, на что мы надеемся.

– Она о внуках, Саймон, – поясняет отец. – Постоянно о них твердит последнее время.

– У моей подруги есть сын. Ему семь лет.

– С нетерпением ждем их на Рождество, – говорит мать. – И да, жду не дождусь, когда смогу показать всем друзьям твое посвящение, – она снова хихикает. – Боб уже проболтался мне, что наши имена засветятся в твоей книге.

Я вспоминаю разговор с отцом и свои слова. Я вообще-то планировал посвятить книгу Натали, но не могу их сейчас так разочаровать, хотя и чувствую себя так, словно меня сбили с толку. Мысленно обещаю Натали следующую книгу, а мать тем временем продолжает:

– Так ты, значит, собираешь здесь информацию?

– Да, и зашел повидать вас.

– Я так рада, Боб! А ты? – в ответ отец издает какой-то неопределенный хрюкающий звук, и тогда она добавляет: – Давайте руки.

Она тянется к моей левой и отцовской правой и кивает нам. Мы с ним берем друг друга за руки. Отцовская – теплая и скользкая. Рука мамы на ощупь будто бы вообще без кожи – оголена до самой костной механики. Это такой спиритический сеанс, думаю я, а вызываем мы дух той поры, когда мне было совсем мало лет, когда они еще не развелись, когда все казалось просто и хорошо. Я не могу вечно цепляться за свои обиды – не теперь, когда вижу, как сильно они постарели, но мне почему-то неуютно: сжав наши руки, мама явно требует не только ответа для себя, но и повторения жеста от меня с отцом. Когда она наконец отпускает нас, мы сразу же размыкаем ладони, возвращая их каждый в свое личное пространство.

– И как же наши трущобы могут помочь в твоем исследовании? – спрашивает мама.

– Я рассчитываю на здешние библиотеки. Если и остались какие-то свидетельства о том, что тут произошло, то они там сыщутся.

– О, а что произошло?

– Комик по имени Теккерей Лэйн продолжил представление на улице и был арестован как дебошир. Почему-то сейчас о нем никто не знает, хотя личность явно примечательная.

– Мы о нем знаем.

Уже в который раз у меня появляется ощущение, что я заточен в какой-то тесной темнице, а мое лицо существует отдельно от меня, и своей мимикой я не владею. Хотелось бы, чтобы отец сказал ей, что она ошибается, хотя я и понимаю, как грубо он может это сделать. Она хихикает – а вот у меня повода для смеха нет совсем.

– Видел бы ты свое лицо, дорогой! Я же не говорю, что мы были на его представлении.

– Тогда откуда вы знаете?

– Дед и бабка Боба были там. Мы как раз вспоминали их после твоего звонка.

– Ты помнишь, что они говорили про его шоу? – я спрашиваю отца, и когда замечаю, что разговаривать тот не особо настроен, добавляю: – Он показывал трюк с воздушными шарами?

– Кажется, об этом ничего не рассказывали, – нехотя отвечает он. – Меня им больше пугали. Говорили, что если я буду шалить, он будет гнаться за мной так же, как гнался за ними.

– Он же был на ходулях, да? – вспоминает мать.

– На каких-то особенных, да, вроде телескопических. Не то все устали от того парня, не то само шоу заканчивалось, но, в общем, когда народ стал уходить, он спрыгнул со сцены и пошел за ними. И с каждым шагом он вроде как становился выше. Мой дед говорил, что когда он добрался до двери, то стал такого роста, что ему пришлось согнуться почти вдвое, и некоторые дети подумали, что он собирается прыгнуть на них. Он был как кузнечик с лицом мужчины.

– Хотел выступить на бис, наверное, – высказывает предположение мама. – Чтоб они все там со смеху полопались!

– Если верить моему дедуле, там, на улице, они и правда бы все полопались, если бы того актера не повязали. Может, он хотел завлечь их обратно.

Этот взгляд на случившееся настолько сильно отличается от описания в газете, что вполне может сойти за альтернативный.

– И какого роста он был на улице? – интересуюсь я.

– Нормального, – пожимает отец плечами. – Я так понял.

– Уверена, никакого реального вреда он никому не причинил, Боб, – снова подала голос мама. – Если твоя бабушка это выдержала, не понимаю, почему другие жаловались.

– Это ей не особо помогло – ты же помнишь? Моего деда, кстати, тоже есть в чем винить. Допускаю, что он, может, и не знал, какие трюки собирался выкинуть этот объект интереса Саймона, но я не взял бы женщину в театр в таком состоянии.

– В каком? – спрашиваю я, прочищая горло, пересохшее от перегретого воздуха.

– Она была беременна моим отцом.

– На седьмом месяце или даже меньше, да, Боб?

– В тот же вечер она попала в больницу.

– Ты не можешь винить его за это, – возражает мама.

– Все, что я знаю, – что это были преждевременные роды. А всех этих прибамбасов, которыми сейчас начинены больницы, тогда не было.

– Но с ним – и с ней – все было хорошо в итоге.

– Ну да, если это можно назвать «хорошо» – когда никто не понимал, смеется она или плачет. Дедушка говорил, что такой она оставалась еще неделю-другую. Медсестра уверяла, что она смеялась во время родов.

– А мне она казалась такой тихой! – вспоминает мать. – Иной раз и слова не вымолвит.

– Может, именно после того случая она и стала такой.

Их разговор потихоньку заходит в дебри, мне неведомые, и я предпочитаю в этих самых дебрях особо не задерживаться:

– Он рассказывал что-нибудь о судебном процессе?

– Дедушка считал, что Лэйн заслуживал худшего. Бабушка, надо думать, была с ним согласна.

Кажется, вопросов у меня больше нет. Я все еще перевариваю полученную информацию, когда мать говорит:

– Отвезем его туда, Боб?

– Куда? – хором спрашиваем мы с отцом, и она хихикает снова.

– «Арлекин» – так назывался тот театр? Он все еще там.

– Это не значит, что он открыт, Сандра. Уверен, там все заколочено.

– Но этот визит подкинет новые идеи – разве я не права, Саймон? Сделает твою книгу более реальной.

Неужто она взаправду так сильно хочет мне помочь?

– Давай я проверю, что там с библиотекой, – говорю я.

– А что с ней? Стоит, где стояла, – мама ставит локти на стол, подперев руками свой острый подбородок. Она барабанит кончиками пальцев по впалым щекам, наблюдая, как я набираю на мобильном номер. Со стороны кажется, будто она хочет распалить те азартные угольки, что непонятно откуда образовались на месте ее глаз. Когда отец тянется к ней, она отсаживается подальше. Я прячу мобильник в карман – на той стороне линии меня информируют, что номер недоступен.