Книга Письмо Софьи - Александра Девиль

После нескольких секунд тяжелого молчания Софья спросила:

– Значит, моя родная сестра жива и живет у чужих людей?

– Я не знаю, где она сейчас, – развел руками Павел.

– А кто об этом может знать? Людмила? Повивальная бабка?

– Насколько мне известно, та повитуха давно уже умерла. А Людмила никогда не интересовалась судьбой твоей сестры и тебе бы никогда о ней не рассказала, уж будь уверена.

– А сама купчиха знала, что ей подменили ребенка? – продолжала допытываться Софья.

– Знала. Но она слишком боялась своего мужа, чтобы выдать эту тайну. Думаю, в купеческой семье девочку воспитали, как родную дочь.

– Но, может быть, ты помнишь, как фамилия того купца? Где он живет? – не унималась Софья.

– Фамилия? – Павел наморщил лоб. – Кажется, Туркин. Да, Туркин. Я запомнил ее, потому что она показалась мне забавной. А где живет и чем торгует этот купец – решительно не знаю и не помню, я ведь был тогда подростком.

– А Людмила это может знать?

– Людмила? – Павел скептически усмехнулся. – Если даже она и знает, то не признается в том ни за что и никогда.

– Все равно я буду искать свою сестру! – воскликнула Софья, и глаза ее загорелись огнем воодушевления. – Я пройду все купеческие кварталы Москвы, буду спрашивать о семье купца Туркина, у которого есть дочь двенадцати лет!

– Милая моя, Москва большая, это тебе не уездный город и не простой губернский, – возразила Домна Гавриловна. – К тому же этот купец мог за прошедшие годы и уехать отсюда. Да и, потом, какой смысл тревожить девочку, которая уже давно стала родным ребенком в другой семье?

– Я только посмотрю на нее издали, – заявила Софья. – Если ей хорошо у купцов, то я не стану ни в чем признаваться. А вдруг она там несчастна?

– Ладно, полно тебе беспокоиться об этом, что случилось, то случилось, – подвела итог Домна Гавриловна. – Думай о собственной судьбе, она у тебя и без того не ладная. А ты, Павел, лучше б ей об этом не рассказывал.

– Не мог я промолчать. Когда человеку предстоят сражения, грозящие гибелью, то ему должно покаяться и попросить прощения за свои грехи. Ты простишь меня, Соня?

– Вы с Людмилой отняли у меня родное существо… – пробормотала девушка и на несколько мгновений замолчала, отводя взгляд, а Павел смотрел на нее и ждал ответа. Наконец, она словно что-то для себя решила и, глядя в большие голубовато-серые глаза брата, так напоминавшие формой и цветом глаза Ивана Григорьевича, тихо произнесла: – И все-таки прощу. Ты ведь тоже мне родной человек, и ты во всем искренне признался, хотя мог бы и дальше молчать. Пусть тебя Бог бережет от гибели.

Когда Софья и Домна Гавриловна поцеловали и перекрестили Павла, девушке показалось, что в его всегда насмешливых глазах на какое-то мгновение блеснули слезы.

Разговор с Павлом так подействовал на тетушку и племянницу, что они долго не могли в этот вечер уснуть, обсуждая неожиданно открывшуюся им правду.

– Конечно, это Людмила была главным подстрекателем, а Павел ей поддался по молодости лет, – вздыхала Софья. – Но теперь уж ничего не поделаешь, что случилось, то случилось. Лишили они меня сестры. А были бы мы с ней вместе, две родные души, все легче было бы нам переносить невзгоды…

– А это как сказать, – после некоторого молчания заметила Домна Гавриловна. – Не всегда сестра сестре приносит радость, иногда и горе.

Софья насторожилась, посмотрела на тетушку, но в вечернем сумраке не смогла разглядеть ее лица, только поняла по голосу, что очень личное, затаенное, прорвалось в словах пожилой дамы. Желая побудить Домну Гавриловну на дальнейший разговор, девушка осторожно спросила:

– А какие бывают причины, чтобы сестра не могла простить сестру, брат – брата?

– Разные бывают причины, – вздохнула Домна Гавриловна. – Не хотела я тебе об этом говорить, однако теперь скажу, ты ведь уже девица взрослая. Так вот, я своей сестре не смогла простить того, что она явилась причиной гибели человека, которого я любила. Тем самым она меня лишила счастья. Мне пришлось выйти замуж не по любви, а лишь из уважения за Гордея Онуфриевича – человека неплохого, порядочного, но пожилого, который не мог иметь детей. Вот так и прошла моя жизнь – без любви, без радости, без материнства. Правда, Ольга мне пишет, что и у нее теперь горя хватает, но все-таки она знала и счастье, а у меня в жизни ничего яркого не было. Так что, голубушка, не печалься лишний раз о сестре, ведь судьба по-всякому может столкнуть двух родных людей.

Софья помолчала, размышляя над словами тетушки, а потом со вздохом сказала:

– А я все равно хотела бы иметь сестру. И вам было бы лучше, если бы вы простили Ольгу Гавриловну, сблизились с ней. Ведь она не желала вам зла, она не виновата, что ваш нареченный в нее влюбился, а она потом влюбилась в Жеромского. Иное дело, когда какой-нибудь проходимец нарочно, ради забавы или на спор, губит чью-то жизнь, репутацию… как это сделал Призванов со мной. Вот его я никогда не прощу. А вы свою сестру должны простить. Тем более что прошло столько лет…

– Не знаю… сама иной раз мучаюсь от этой мысли, но не знаю, как поступить.

– Напишите ей, что прощаете, и вам станет легче! А потом, может, вы с ней еще и увидитесь, обнимитесь…

– Увидеться? Ну, это уж вряд ли… во всяком случае не скоро. Вильно теперь занят французами, и многие поляки перешли на сторону Наполеона. Может, и Жеромские тоже. А может, они уехали из города в какое-нибудь свое имение. Я теперь даже не знаю, куда писать и дойдет ли письмо. Впрочем, это, может, и к лучшему. Значит, не время нам пока с ней мириться.

– А когда же будет время? Ведь ваша сестра больна…

– Ладно, не твоя забота, слишком уж ты разговорилась, – внезапно оборвала ее Домна Гавриловна, настроение которой, как это часто бывало, вдруг резко переменилось. – Молода ты еще, чтобы мне советы давать, сперва поживи с мое. А сейчас у нас здесь главная забота – твою судьбу устроить. Для этого и в Москву приехали. Спи, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулась Софья, а про себя подумала: «Бедная тетушка уже, наверное, жалеет, что приехала сюда в такое неспокойное время. А для меня это все равно лучше, чем оставаться на месте».

Глава девятая

Наутро, проводив Павла в дальнюю дорогу, Домна Гавриловна прослезилась и расчувствовалась, тронутая его гостеприимством и добрым обхождением.

– Право, не ожидала, что он так приветит свою двоюродную тетку, – говорила она Евгении. – Ведь в детстве был такой дерзкий мальчишка, проказник, да и потом, повзрослев, всегда слыл задирой и повесой. Но, однако же, оказался куда добрей, чем благочестивая с виду Людмила.

Расхваливая племянника, она тут же, с присущей ей импульсивностью, решила, что Павел заслуживает того, чтобы быть ее наследником, и что именно ему, а не Иллариону, она отпишет свое имение. Не откладывая дела в долгий ящик, Домна Гавриловна отыскала старого московского знакомого семьи Ниловских – нотариуса Карла Федоровича Штерна, обрусевшего немца, весьма грамотного и честного человека, попросила быть ее душеприказчиком, и он тут же составил завещание на имя Павла Ниловского. Карлу Федоровичу с виду было за семьдесят, однако держался он очень прямо, взгляд имел живой, речь складную, да и по всему было видно, что этот чиновник весьма бодр и крепок. Но на всякий случай, ввиду его почтенного возраста, Домна Гавриловна еще призвала в свидетели завещания Софью и Эжени.