Книга Письмо Софьи - Александра Девиль

Уладив дело с наследством, тетушка тут же занялась возобновлением старинных знакомств в Москве, дабы иметь возможность почаще показываться в обществе вместе с племянницей, замужество которой по-прежнему оставалось ее целью. Однако скоро Домне Гавриловне пришлось убедиться, что за прошедшие годы круг ее знакомых в Москве значительно уменьшился: иные умерли, другие уехали, третьи попросту забыли бывшую москвичку, которая давно уже стала уездной барыней. Все же Домне Гавриловне с Софьей удалось попасть на раут в два-три дома, а один раз она даже свозила племянницу в дворянское собрание. Девушку замечали, хвалили за красоту и образованность, но положение бедной родственницы из провинции значительно снижало интерес к ее особе со стороны честолюбивых и расчетливых молодых людей. А те, кто мог бы выбрать себе невесту бескорыстно и в порыве чувств, за одни лишь ее личные достоинства, – то есть бесшабашные и пылкие офицеры или юноши поэтического склада – теперь встречались в городе все реже. Они или уже отбыли в армию, или не бывали в тех домах, куда Софью водила тетушка. Домна Гавриловна скоро начала поговаривать о женихах попроще, но тут уж Софья решительно воспротивилась:

– Тетушка, если вы хотите спихнуть меня кому угодно – хоть старику, хоть безграмотному купчине-самодуру, то вам этого сделать не удастся! Скорее я уйду в монастырь или буду жить как простая хуторянка в своем крохотном имении на Донце. Спасибо вам за то, что вы обо мне заботитесь и привезли в Москву, но простите за то, что я не смогу оправдать ваших матримониальных ожиданий.

Домна Гавриловна вначале рассердилась на такую отповедь, но потом смягчилась, потому что в глубине души все-таки жалела девушку. Однажды она заметила, что в лавках и магазинах Софья потихоньку спрашивает у торговых людей, не знают ли они купца Туркина. Пока что ей не удалось ничего услышать об этом купце, но девушка вознамерилась направиться в Замоскворечье, где было много купеческих кварталов. Это совсем не понравилось Домне Гавриловне, и она запретила племяннице наводить какие-либо справки о Туркиных, а также ходить или ездить по городу одной. Но Софья, не возражая тетушке открыто, все же про себя задумала при первой возможности продолжить поиски сестры.

Знакомясь с московским обществом, девушка сделала несколько любопытных наблюдений, немало ее озадачивших. Например, в доме у одной дальней тетушкиной родственницы висел на стене диванной комнаты портрет Наполеона, тканный лионским шелком и подаренный ее мужу знакомым французским фабрикантом. Хозяева почему-то даже не подумали снять этот портрет хотя бы ввиду начавшейся войны с Бонапартом. Еще более удивилась Софья, когда в одном светском салоне (куда, надо сказать, Домна Гавриловна прямо напросилась) зашел разговор о войне. Оказалось, что в знатном обществе мало кто понимал причины и необходимость войны; более того, встречались не только сторонники, но и противники сопротивления Наполеону. Рассуждения и споры о стычках с неприятелем, об отступлении русских войск не выходили за рамки обыкновенных светских разговоров. Иные собеседники даже посмеивались, не признавая важности происходящих событий, другие старались просто успокоить всех, особенно дам. А один молодой человек, бросив многозначительный взгляд на Софью, с иронией процитировал строчку известного поэта Дмитриева:

Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там! [10]

Все посчитали эти слова забавной шуткой, лишь какой-то убеленный сединами полковник тихо вздохнул:

– Может статься, корсиканский Миловзор ближе, чем мы думаем…

Вернувшись после раута домой, девушка долго не могла успокоиться, мысленно ругая себя за наивность. Ведь если даже сейчас, когда уже началась война, люди в дворянском обществе могут спокойно рассуждать о Наполеоне, признавать его достоинства и даже сомневаться в целесообразности войны с ним, – то что же могло грозить ей, простой уездной барышне, за одно только написанное и еще не отправленное письмо, в котором, кстати, не было ничего противозаконного! Но она была так глупа, что испугалась угроз Призванова и тем самым позволила себя обесчестить. А он, воспользовавшись ее провинциальной наивностью, выиграл пари и прибавил еще один лавровый лист к своему венку записного донжуана. От мысли, что ее так легко обманули, запугали, Софью охватывала досада и ярость, которую сейчас, увы, ей не на кого было излить, кроме самой себя.

Однако скоро отношение к войне во всех кругах московского общества решительно переменилось.

В Москву приехал из армии император Александр, и это событие сразу подтвердило, что нынешняя война не будет похожа на прежние столкновения с Наполеоном, а станет поистине народной. Начался патриотический подъем, толпы людей спешили посмотреть на государя и послушать его манифест о всеобщей борьбе с врагом, в Слободском дворце спешно было созвано собрание дворянства и купечества. Разумеется, Софья с Домной Гавриловной и Евгенией тоже ходили посмотреть на императора и тоже, как другие горожане, были встревожены серьезностью надвигавшихся событий. Уже стало известно, что Наполеон, заняв Вильно и превратив его в свой важный стратегический пункт, начал быстрое продвижение вглубь России.

Теперь уже и простым обывателям, и светским острякам стало ясно, что малой кровью эта война не обойдется.

Император Александр назначил графа Федора Ростопчина главнокомандующим в Москву на место престарелого фельдмаршала графа Гудовича, и многие москвичи, зная деятельный и крутой нрав Ростопчина, поняли, что отныне в городе будут установлены жесткие военные порядки.

Патриотизм вдруг вошел в моду даже среди обожавших все французское дворян, которые раньше не скрывали своих симпатий к Наполеону. В Москве почти перестали говорить по-французски, закрылись французские театры, дамы вместо посещения модных лавок и игры в вист принялись щипать корпию и готовить перевязки. Ростопчин запретил торговцам галантерейными товарами употреблять французский язык на вывесках, и обыватели стали высказывать предположения, будто он вообще собирается выслать из Москвы всех французов. Правда, эти слухи не подтвердились, но месье Лан теперь боялся выходить из дому.

Вскоре после отбытия государя из Москвы в Петербург Домна Гавриловна в сопровождении Софьи и Евгении пошла к генерал-губернаторскому дворцу, чтобы услышать новости, ежедневно там оглашаемые в летучих листках. А новости эти становились все тревожнее; ползли зловещие слухи о том, что Наполеон спешит окружить войска Багратиона и не дать им соединиться с армией Барклая-де-Толли. Люди знающие говорили, что если французам удастся такой маневр, то это будет означать их скорую победу.

Когда удрученные подобными разговорами женщины возвращались домой, на улице рядом с ними вдруг остановилась карета, из нее выглянула хорошо одетая пожилая дама и воскликнула:

– Доминика, ты ли это? Какими судьбами?

Домна Гавриловна оглянулась и, узнав подругу юности, с радостным удивлением откликнулась:

– Аглая, душенька! Вот так встреча! А я-то думала, ты в Петербурге!