Книга Я люблю время - О'Санчес

Вспоминаю осколочек времени в одном из времен (в шкатулке памяти, не всей, лишь той части ее, которая всегда при мне, возле сердца – а моя память дурочка и, вдобавок, скряга несусветная! – это воспоминание лежит в груде таких же бесполезных безделиц, но почти на самом виду, поверх многих), мирок позднего Средневековья в одном из миров. Но не в пасторальном моем Вековековье, а в нормальном человеческом мире, где сперва убьют, после горько каются, а потом наоборот, сперва истово каются, до убийства. Я был там феодальным властителем среднего пошиба, хотя титул мой едва помещался на стандартном пергаментном свитке, хоть зубами его растягивай… Шлем на парадных церемониях я носил серебряный, открытый, такой же и на гербе, за баснословную, кстати, цену составленном и включенном в королевский гербовник герольдами соседнего королевства-метрополии, бывшими землями которой я владел, на правах законного самостоятельного сюзерена. Владения мои включали три близлежащих городка, дюжину баронств, два графства, силою отторгнутые от соседних королевств, номинальное, реально уже не существовавшее к тому времени, состоящее буквально из герба и титула, герцогство на правах нашего (моего, в смысле) вассала. Итого – километров, примерно, тысяч шестнадцать с половиной квадратных, окруженных по периметру дюжиной крепостишек побольше, содержать которые – с кормом, с ремонтом, с гарнизоном – была одна из ленных повинностей моих добрых баронов – по крепости на нос. Плюс засеки, сторожки и заставы. Сам я де-факто и де-юре обладал всеми привилегиями низшего, среднего и высшего суда, вешал и миловал сугубо по прихоти, либо по ситуации, и никому, даже формально, присяги на вассальную преданность не приносил, хотя соседи, из крупных королей и князей, периодически склоняли меня к этому посулами и угрозами. Им нравилось воевать, но я-то вообще для этого жил в то время и в том месте, и был я очень талантливым полководцем… И удачливым. Но ленивым, это тоже следует признать, не то быть бы мне и по сию пору тамошним императором всея континента. А зачем? В карьере самое важное – вовремя остановиться, не то процесс станет самоцелью и ты так и не вкусишь плодов от дел своих, изнывая от жадности и усилий. Своих же подданных, баронов особенно, я держал в умеренном страхе, чтобы побаивались, но и чтобы зубы показывали, не теряли хватку и боевой дух. Время от времени я усмирял кого-нибудь из строптивых, обязательно побеждал и вешал на воротах собственного замка, но никогда не трогал наследника и род, титулов и лена не лишал, проскрипции не вводил: папа провинился – он и отвечай, остальные по-прежнему добрые мои поданные, а у себя полновластные хозяева. И, надо сказать, все всё правильно понимали: потерпят судом положенные дни, поскорбят, вынут из петли покойного, похоронят по всем правилам, в фамильном склепе, и шлют ко мне в замок «ихнего» наследника – присягать на вассальную верность. А что он там про себя думает – так это его частное дело, я давно привык в чужие мысли не заглядывать. Разве что очень уж припрет. Обращению с мятежными поданными я научился вприглядку у маркизов Короны из Древнего Мира, и это было поистине драгоценное знание.

Сколотил я себе княжество (на королевство оно, все же, не тянуло) великими ратными трудами и закулисными интригами, за каких-нибудь двадцать лет и очень этим гордился, потому как начинал с нуля, простым наемником-грабителем. Средняя продолжительность жизни в том мире была лет за сто с лишним, при высокой, правда, смертности от насильственных причин, коэффициент взросления и старения – примерно в два нынешних земных, так что «на пожить» хватало. Но это я отвлекся.

Труднее всего оказалось организовать мой Дом и весь княжеский двор, когда пришла для этого реальная возможность и сила, потому что вроде бы и рыцарских романов до дури и опыт придворный был, и золота в казне довольно, а как начнешь рассчитывать по времени и деньгам повседневную жизнь моей светлости, так хоть вешайся – такая тоска и неразбериха в быту и кадрах. Я же воевать и пировать сюда пришел, а не кур на яйца щупать. Однако же я весьма удачно женился на поданной, юной дворяночке-бесприданнице, скромной, без физических изъянов, с хорошей родословной, вскорости после женитьбы подобрал себе вороватого, но предприимчивого и распорядительного мажордома – это нечто вроде мэра моего княжеского замка и иных личных владений – и дело пошло! Постепенно и быт, и этикет сложился. Большой церемониал, малый церемониал. Прием послов, объявление войны, жалование землями и титулами… Отъезд на войну и грабежи – о, это было упоительное зрелище, всем праздникам праздник! Трубы воют, барабаны гремят, войско мое – сплошной блеск доспехов, знамена, ленты, плащи!… В центре процессии Моя Светлость, на вороном коне, во главе сотни гвардейцев, отборной моей охраны, отчаянных рубак! Чуть ли ни со всего княжества женщины сбегаются на проводы, все в самых заветных нарядах, накрашенные-напомаженные, только и знают, что цветами швыряться из толпы… Моя же государыня-княгиня – строго по этикету: на балконе, в окружении придворных дам, при Большой княжеской короне, нам платочком еле-еле, улыбка царственная, едва заметная. И не подумаешь, что всю ночь белугой ревела. Сколько бы ни возвращался я цел и невредим – все равно боялась на войну провожать. Известно, что самые злоактивные мужеложцы в мире – это жены-домохозяйки, которые маются бездельем, а пуще того – скукою малого своего мирка. У меня все было совсем иначе. Жену я держал в строгости, особенно во всем, что касалось секса и управления государством, бить – никогда не бил, ни разу руку не поднял, но приучил и не помышлять о запрещенном; зато в остальном, включая мещанские творческие инстинкты по управлению немалым нашим хозяйством, дал полную волю – и горя с тех пор не знал! Мажордом был очень умен и умел уворовать даже под бдительнейшим оком моей ладушки-княгинюшки, поэтому я не счел за труд примерно раз в три месяца брать его с поличным, отводить в застенок и собственноручно избивать его смертным боем – очень больно, но так, чтобы не калечить, не вредить основному здоровью. Кнутом я, конечно, приказывал бить его в четверть силы, но кровоподтеки на морде от моих сиятельных кулаков, в качестве наглядной агитации, оставлял, естественно, ибо моя прямая обязанность блюсти высокий имидж власти и справедливости. Чем выше кнут – тем проще пряник. Об этом всегда следует помнить, карая и наказывая слуг: чем больше ты их запугиваешь – тем врагам проще подкупить их или склонить к измене.

Ворованное конфисковывалось обратно в казну, штрафы я на него накладывал (но умеренно, без встречного, так сказать, лихоимства), по морде учил, перед челядью стыдил – ничего не помогало. Любое брюхо к учению глухо, любое. Голодный был – воровал, зажирел – все равно ворует. Это у него было вроде инстинкта и хобби: придумать ход, канал, способ – и уворовать! Зачем? Жратвы, одежды, питья, жилплощади у него было вдоволь, платил я ему щедро, чуть ли ни напоказ, поскольку сам я всегда был при полной казне, платил так, чтобы ему хватало на любые разумные прихоти в пределах существовавшей на просторах местных республик, маркизатов и королевств денежной системы. Он ведь был бессемейный, кому копить, для кого? Не жилось ему иначе, видимо, пресно казалось без острых ощущений! Только по этой причине я придерживал его относительно невысоко по служебной лестнице, в мажордомах, а в канцлеры продвинул другого, пусть и менее способного, зато не маниакально ворующего. Но это-то все было понятно и терпимо, в рамках логики и приличий…