Книга Смерть от воды - Торкиль Дамхауг

Ее взгляд остановился на фотоальбомах на полке. Они остались от отца. Дома у них от него ничего не было, но, поскольку дача принадлежала ему, пока он не передал ее им с Майлин, он перевез альбомы сюда. Она сняла с полки один. Не перелистывала их лет с одиннадцати-двенадцати. В этом было что-то почти запретное. Прошлое отца. С этой частью семьи всегда что-то было не так. О ней никогда не говорили. Дедушку Лисс едва помнила, он был огромный, с седой бородой. Майлин говорила, что он всегда ходил в костюме и подражал голосам разных птиц: кукушке, и вороне, и, конечно, синице, потому что они все время пели вокруг. Но он подражал и грифам, кондорам и фламинго. Трудно сказать, откуда он это знал, он никогда никуда не ездил и почти никогда не смотрел телевизор.

С одной из фотографий на нее очень серьезно смотрел отец. Высокий и бледный, с длинными волосами, он стоял перед родительским домом на краю леса. Дом снесли много лет назад. Теперь там находилось учреждение для трудных подростков. На другой фотографии отец был где-то в горах, на нем был анорак с низко надвинутым капюшоном, и он карабкался вверх на лыжах. Лисс перелистала альбом до фотографии, которая ей нравилась больше всего. Она сидела высоко у него на закорках, держала его за длинные каштановые волосы, будто за вожжи на лошади. Когда она увидела фотографию, в животе защекотало, и тут же она вспомнила: он спотыкается, а она кричит, летя к земле, в последнюю секунду ему удается сохранить равновесие. Потом он повторяет тот же трюк. Она рыдает и просит его остановиться, отпустить ее, но он понимает, что на самом деле ей хочется еще и еще.

Коричневый фотоальбом был старый. Из папиного детства. Отец помогал по хозяйству на каком-то соседнем хуторе, Майлин ей его показывала. Отец собирал коров по вечерам. Или вешал сено на просушку. Он был худым и долговязым, как Лисс. В дверях стояла она, его мать. «Ты похожа на нее. Как две капли. Видишь?». Это голос отца. Она даже его помнит. Может, они сидели здесь, на даче, на этом диване? Они листают этот альбом вместе, когда он говорит ей об этом сходстве, будто тайну, которую никому больше нельзя рассказывать… Фотография бабушки черно-белая, но Лисс уверена, что и цветом глаз и волос она пошла в бабку. Высокая худая женщина в блузе и длинной юбке, бледная, со странным взглядом, наполовину отсутствующим, наполовину мечтательным. Волосы убраны на старинный манер. На другой фотографии она стояла на крыльце и улыбалась и была еще больше похожа на собственные фотографии Лисс. Все, что она знала о бабушке, она слышала от Рагнхильд. У бабушки была собственная студия, где она рисовала дни напролет, но из этого, очевидно, ничего не вышло. Она уехала от семьи, когда отцу было десять лет, но Лисс не знала куда. Может, даже отец этого не знал. По словам Рагнхильд, она страдала каким-то заболеванием и кончила свои дни в психушке в Гаустаде.

Лисс взяла блокнот. Доставшийся от Майлин.

Почему, Майлин, ты помнишь все, а я все забыла?

Она сидела, думая над этим вопросом, потом продолжила:

Все, о чем я тебя расспрошу, когда ты вернешься.

У Вильяма есть что-то во взгляде, напоминающее отца, ты заметила? И вокруг лба тоже. И что-то в манере говорить. Но рот другой.

Майлин, я скучаю по тебе.

«Я тоже скучаю по тебе, Лисс. Как ты справляешься?»

Почему ты не прибрала в камине перед отъездом?

«Не могу этого рассказать».

До Рождества осталось пять дней. Я хочу, чтобы ты вернулась.

Она записала до малейших деталей, что Майлин могла делать на даче в последний вечер: приготовила себе еду, посидела с бокалом вина, глядя на огонь в камине, или поработала за ноутбуком при свете парафиновой лампы. Она записала, о чем сестра могла думать перед сном. Как она собрала вещи на следующий день, вдруг у нее осталось очень мало времени, потому что надо было с кем-то встретиться, и она не успела прибрать в камине. Она поспешила через лес к машине. Выехала с парковки.

Что случилось потом, Лисс не могла себе представить.

15

Вторник, 23 декабря

Общая кухня была не сильно заставлена. Холодильник, стол с пятью стульями, маленькая плита, микроволновка. На стене висел плакат — тающие часы Сальвадора Дали.

Какой-то парень в кенгурушке зашел, взглянул на Лисс, достал что-то из холодильника — кажется, печеночный паштет. Он отрезал кусок хлеба, намазал паштетом и вышел из кухни с бутербродом в руках.

В этот момент из туалета вернулась Катрин.

— Пообещай, что никогда не переедешь в студенческую общагу, — потребовала она. — Как только у меня появятся деньги на что-нибудь получше, я съеду отсюда моментально. — Она покосилась на столешницу, заставленную немытой посудой и остатками еды. — Ты представить себе не можешь, как мне надоело, что никто за собой не убирает. Парень, который только что заходил, — просто редкостная свинья. И это еще мягко сказано.

Когда они вместе делили квартиру на Швейгорсгате, Катрин часто ругалась из-за того же — свиньи, обычно мужского пола, которые никогда не прибираются. Лисс освежила память подруге, и Катрин пришлось признать, что она жила еще в паре квартир с другими, и там было так же гадко.

— Если мне суждено жить с каким-нибудь мужчиной, пусть это будет медбрат, — заявила она. — Их, по крайней мере, учат соблюдать чистоту.

— Я с трудом представляю тебя вместе с медбратом, — прокомментировала Лисс.

— Почему же? Если он будет заинькой по отношению ко мне. Пусть даже геем. Только бы прибрал за собой, прежде чем смыться.

В последний раз они виделись больше трех лет назад. Катрин отрастила волосы и покрасила их в темный цвет. Стиль в одежде тоже сменился — от мешковатых свитеров к узорчатым футболкам в облипку и кружевным лифчикам под ними, от широких джинсов унисекс к брюкам стретч, в которых она выглядела очень стройной. Когда Лисс спросила, в чем дело, Катрин призналась, что стала заглядывать в фитнес-центр. Она все еще интересовалась политикой, но уже несколько лет как перестала занимать заброшенные дома и драться с полицией. Теперь она училась на политолога и заседала в совете студенческой организации.

— Как там у вас дома?

Лисс не думала о Лёренскуге как о доме, но не стала спорить:

— Можешь сама себе представить.

Катрин кивнула:

— У меня это просто в голове не укладывается. Для вас это, наверно, вообще…

Она не смогла закончить, а Лисс не ответила. Она зашла к Катрин, чтобы передохнуть. Перестать говорить о том, что ее мучило. Подруга, очевидно, это поняла. Она встала, достала кофе, яблочный сок и крекеры.

— Ты все еще живешь на отрицательном калорийном бюджете? — спросила Лисс, заметив упаковку.

— Ага.

— И мяса по-прежнему не ешь?