Книга Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

В 1867 году сэр Мозес едва успел вернуться из Палестины, когда получил известие о страшном преступлении в Румынии.

Румынские власти объявили бродягами десять евреев из городка Галац, хотя на самом деле они родились в Румынии, их отвезли на середину Дуная и высадили на болотистом островке без еды и тепла. Ночью один из них утонул в трясине. Выживших спасли турки и вернули в Галац. Но румыны не пустили их на берег и штыками загоняли в воду, пока они не утонули.

Сэр Мозес без промедления сел на скорый поезд и отправился в Бухарест. Там, где не шли обычные поезда, он нанимал специальные, а на последнем этапе пути до румынской столицы для него подали отдельный паровоз.

Доктор Ходжкин к тому времени уже скончался, и мэра Мозеса сопровождал новый врач – доктор Джеймс Дэниэл из Рамсгита, а также, не считая других лиц, его племянник Артур Коэн, блестящий молодой адвокат, чьи советы он высоко ценил; но прежде чем они доехали до пункта назначения, он получил телеграмму от миссис Коэн: доктор Дженнер, по-видимому их семейный врач, сказал ей, что Артуру опасно ехать в Бухарест и он должен немедленно возвращаться. Сэр Мозес, которому тогда было почти восемьдесят четыре года, продолжил путь без племянника.

Миссис Коэн, видимо, опасалась эпидемии. Но сэра Мозеса поджидали опасности иного рода. Крайне правая румынская газетенка Natinuea пришла в бешенство из-за его прибытия: «Две недели назад мы объявили нашим читателям о предстоящем приезде из Лондона богатого израильтянина, сэра Мозеса Монтефиоре, и теперь этот субъект, владеющий всеми ключами ко всем дверям министерских кабинетов Европы, и в самом деле прибыл вчера в нашу столицу… Надо ли говорить нашим румынским братьям, чего хотят эти типы для нашей прекрасной страны? Возможно ли, что румыны окажутся столь наивны, глупы, столь подвержены влиянию иудейских прихвостней, столь обмануты теми, кто распродает землю наших предков?.. Нет! нет! нет! Вы, румыны, вы, потомки тех, кто умел хранить нашу прекрасную родину во всех превратностях судьбы, кто умел защищать ее и вырывать из когтей готов, гуннов, турок, поляков, венгров, немцев и прочих недругов; вы, потомки этих благородных предков, вы, как и мы, знаете, что здесь нужно этим евреям. У вас еще хватит в жилах крови ваших предков, чтобы не дать евреям наложить свои лапы на нашу землю».

Когда сэр Мозес прибыл в гостиницу, во дворе собралась большая толпа угрожающего вида. В вестибюле поднялась паника, и в номер сэра Мозеса вбежал испуганный слуга с криком: «Вас хотят убить!» Толпа становилась все больше и громче, люди стояли под балконом, выкрикивая угрозы и оскорбления. Сэр Мозес распахнул двери и вышел на балкон. Сначала сборище онемело при виде его великанской стати, морщинистого лица и его дерзости и на миг притихло. Кто-то достал пистолет. Сэр Мозес стоял не шевелясь.

– Стреляйте! – прокричал он. – Я приехал во имя справедливости и человечности, чтобы вступиться за невинных страдальцев!

Сброд медленно разошелся. Вечером в гостиницу явился банкир Халфон, президент Бухарестской еврейской общины, бледный, смятенный, со слезами на глазах. «Лучше бы вы не приезжали», – простонал он. Приезд сэра Мозеса оскорбит господаря Кароля, правительство и румынский народ. Евреи уровня и достатка господина Халфона, как узнал сэр Мозес, неплохо поживали в Румынии, как и в большинстве других стран. Его же волновала народная масса, а ее условия жизни не могли быть хуже. Но слезы банкира привели его в оторопь.

– Вы боитесь? – сказал он. – Я ничего не боюсь и немедленно прикажу подать открытый экипаж, проеду по главным улицам, даже выеду за город в какой-нибудь общественный парк. Все меня увидят; это святое дело, дело справедливости и человечности. Я верую в Бога, он меня защитит.

Халфон бежал. Сэр Мозес приказал подать экипаж, выехал без каких-либо происшествий за город, и там, на тихой проселочной дороге, он и его спутники увидели, как за ними медленно и явно не случайно следует карета. Они повернули, карета последовала за ними; еще раз повернули, карета тоже повернула. Сэр Мозес хранил спокойствие, в отличие от сопровождающих. Наконец они остановились, и в эту минуту из кареты позади выскочил какой-то человек и направился прямиком к сэру Мозесу. Это был коммерсант, он хотел, чтобы сэр Мозес поговорил с господарем и поспособствовал расширению его дела по освещению Бухареста парафиновыми фонарями.

Господарь Кароль принял сэра Мозеса несколько раз и заверил его, что все права и свободы румынских евреев будут уважать и что они во всех отношениях будут равны всем остальным гражданам Румынии.

«После вашего отъезда, – позднее написал ему Халфон, – мне не подали ни единой жалобы и ходатайства. Я убежден, что это счастливая прелюдия к последствиям вашего человеколюбивого приезда».

Оба они оказались чересчур оптимистичны.

В 1872 году в России прошли торжества по случаю двухсотлетия со дня рождения Петра Великого, и естественно, что выбор представлять англоеврейское сообщество пал на сэра Мозеса, несмотря на его преклонный возраст. Говорили, что в Санкт-Петербурге холера, но каждый раз, когда он куда-нибудь собирался, судачили о какой-нибудь эпидемии, и сэр Мозес не обращал на это внимания. Его тепло принял царь Александр II, и он смог своими глазами увидеть огромные улучшения в жизни российских евреев со времени его прошлого визита в 1846 году.

В 1881 году Александра убили, и в последовавших беспорядках от погромов пострадало около двухсот еврейских общин. Сэр Мозес, которому теперь уже было девяносто восемь и здоровье его ухудшалось, тут же стал готовиться к дальнему пути. «Если нужно, пусть меня доставят на носилках, – сказал он. – Довезите меня в моей карете до поезда, посадите на корабль, потом снова на поезд, а в Санкт-Петербурге меня принесут на аудиенцию к императору. Ничто не помешает мне служить моим несчастным братьям, когда я могу им быть полезен».

Но даже если он и не желал признавать этого, дни его путешествий были окончены. Он все еще находился в ясном уме и получал сведения обо всем, что происходило в мире. Его потрясло покушение на президента США Гарфилда в сентябре 1881 года, и он сразу же телеграфировал в Иерусалим, чтобы там помолились о его скорейшем выздоровлении. Он написал личное письмо с выражением сочувствия миссис Гарфилд. Но президент умер, и сэр Мозес послал 100 фунтов, чтобы их раздали бостонским беднякам в его память.

В феврале 1882 года состоялась большая встреча в Мэншн-Хаус, на которой присутствовали архиепископы, епископы, кардинал Мэннинг, главы свободных церквей и все видные евреи страны, чтобы выразить протест против погромов в России и выступать с обращением от имени их жертв. Было собрано более 100 тысяч фунтов и сформирован специальный комитет для помощи российским евреям. Сэр Мозес был слишком болен, чтобы присутствовать на этой исторической встрече, и чувствовал себя слишком старым, чтобы стать членом комитета. Это дело взяло на себя новое поколение, в основном состоявшее из его племянников.

Девяносто девятый день рождения сэра Мозеса объявили общественным праздником в Рамсгите и соседних городах. Его отмечало все побережье Танета. Корабли в гавани украсили флагами, улицы – триумфальным арками и увешали флажками и иллюминацией. Специальные поезда доставляли толпы людей из Лондона и со всех уголков Кента. Подарки и поздравления приходили целыми тюками. Пришло послание от принца Уэльского и другое от герцога Эдинбургского и от еврейских общин всех стран земного шара. Одно сообщение, написанное на чистом библейском иврите, которое особенно его заинтриговало, доставили из деревни Монтефиоре, названной в честь него беженцами, недавно поселившимися в округе Пратт в Канзасе. После полудня процессия, организованная начальником рамсгитской почты и состоявшая из пожарных, полиции, спасателей, членов городского совета и замыкаемая примерно двумя тысячами школьников – все части со своим оркестром, – промаршировала мимо виллы в Ист-Клиффе. Сэр Мозес смотрел на них со своего балкона. Он не мог встать, чтобы приветствовать их салютом, но приподнимал колпак и махал рукой. Время от времени он пытался встать на ноги, чтобы сказать несколько слов, но его одолевали чувства.