Книга Зубы грешников - Мирослав Бакулин

Мы с родителями приехали на похороны и застали следующую картину. В небольшой комнате на стенах развешано огромное количество портретов Сереги, посредине комнаты стоит гроб с покойником, в который набросана куча денег, у гроба в изголовье в стакане с рисом горит свеча и стоит рюмка водки с пожухшим кусочком сыра. Рядом с гробом сидят нетрезвые мужички и судачат. Я зашел с Псалтирью, намереваясь почитать ее над усопшим. Родственники суетились и меняли лед в больших тазах под гробом. Осмотревшись, я попросил убрать деньги из гроба. (Подумалось, вот всю жизнь пекся о деньгах, даже в гробу весь в деньгах лежит.) В ответ мужики стали ругаться:

– Да ты кто такой тут? Ему деньги нужны, чтобы место на том свете откупить. Родители так наши делали, и мы будем делать.

Я не стал с ними спорить, поднял Псалтирь и сказал:

– Вот здесь, в этой книге, написано все про вас и про меня, и про всех людей. Я сейчас буду читать эту книгу, а вы уберете деньги, будете молчать и слушать и, если сможете, будете молиться.

Они умолкли, собрали деньги, и я начал читать. Почитал я не более получаса, как лицо покойного, дотоле спокойное и светлое, стало меняться. Щеки отвисли, и лицо на глазах покрывалось трупными пятнами. Читал я несколько часов, и Псалтирь в этот раз не согревала мое сердце, ужас от происходившего на глазах разложения сковал мою радость. Я вдруг понял, что причиняю трупу урон этим чтением, что его внезапное искажение как-то связано с моей молитвой. И когда за полночь родня окликнула меня отдохнуть, я ушел от гроба охотно, тем более что на смену мне молиться никто не садился.

А наутро эта смерть подарила мне еще большее открытие. Гроб принесли в храм Семи отроков Эфесских, что на Завальном кладбище. Здесь крестили и отпевали всю мою родню, весь город Тобольск, и надеюсь, что здесь и меня отпевать будут. Родня собралась вокруг гроба с покойником, лик которого еще более исказился со вчерашнего дня, он был просто ужасен. Все ждали священника. Наконец пришел настоятель – отец Михаил Денисов. Он сказал несколько слов в назидание родственникам и начал отпевание. Но только он провозгласил: «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков», вдруг произошло нечто, что всегда будет у меня стоять перед глазами: из-под опухших век покойника, обращенных к алтарю, вытекли две ярко-красные слезы. Покойник заплакал. Гул пронесся по храму, и стоявшие у гроба отшатнулись от него. Покойник оплакивал сукровными слезами свои нераскаянные грехи. Слова «со святыми упокой» звучали из уст священника почти кощунственно. Как далеко отстояла картина этой смерти от покоя и мира святости!

Мало кто захотел прощаться с таким покойником, никто не прикоснулся к его холодному лбу. А когда заколоченный гроб поднесли к могиле, выяснилось, что за двое суток ее так и не смогли вырыть. Мраморный саркофаг, покрывавший могилу Сергея, рядом с которым хотели похоронить его отца, проморозил землю на два метра, и отдолбить ее было очень сложно. Сломали два отбойных молотка. Гроб стоял на табуретах, земля его не принимала. Прошло еще часа два, пока гроб наконец зарыли, и промерзшие люди пошли согреваться спиртным на поминках. Родственницы-христианки, правда, предупредили, чтобы покойного водкой не поминали, но зрелище кровавыми слезами плачущего покойника так потрясло всех, что через полчаса все уже напились.

Пожалуй, это была самая страшная смерть в моей жизни. Она не оставила почти никакой надежды на спасение, хотя я стараюсь поминать дядю Сашу за упокой.

Было еще несколько смертей-предупреждений, смертей-уроков. Так убили отца моего секретаря Станислава. Он был моим студентом и спорил со мной за Бога. Потом как-то Господь обратил его к вере. Он крестился и собирался венчаться со своей подружкой – Олесей. Собрали было свадьбу, договорились о венчании. Отец его, Евгений, поехал на дачу за картошкой для свадьбы, а его там забили до смерти в его же бане. Единственный свидетель, который мог пролить свет на это дело, повесился, оставив глупую и обидную записку. Я никак не мог понять, в чем секрет этой смерти, пока Стасик не сказал мне, что отец недавно крестился и собирался разойтись с матерью сразу после женитьбы сына. Я читал по нему Псалтирь ночью, смотрел на его лицо в формалиновой маске и думал, что Господь берет человека в лучшем его состоянии.

Вот этот момент примирения Бога и человека – момент смерти.

Отпевавший на следующий день покойника отец Геннадий сказал мне, что когда-то юношей жил в этой самой квартире у брата и ночевал на том самом месте, где стоял гроб.

Но больше всего получил я уроков от смерти Саши Ковязина. Молодой парень, здоровый, умный, ловкий и богатый предприниматель. Только что женился и купил новую квартиру. Но вот все оккультизмом да чернокнижием занимался. А тут просто выпил полстакана водки, и у него поджелудочная железа отключилась. Начался панкреонекроз. Отвезли его в больницу, сделали операцию, да неудачную. Стал он помирать. Юрка Шаповалов с Вовой Богомяковым приехали на ночь глядя к игумену Тихону, наместнику Свято-Троицкого монастыря, и просили окрестить в реанимации умирающего друга. Отец Тихон поехал. Саша был в сознании, креститься согласился. Рядом мужик тоже помирал, но он отказался.

– Тебя как зовут?

– Василий.

– Будешь креститься, Василий?

– Нет, не буду… Темно кругом, холодно…

Сашу окрестили, но лучше ему не становилось. За неделю сделали еще шесть операций. В горло и живот вставили катетеры, посадили на искусственное дыхание, живот расшнуровывали, промывали каждый день и зашнуровывали снова. Он держался молодцом, боролся за жизнь, контролировал все аппараты, к нему подключенные, крепко сжимал руку при встрече. Говорить уже не мог из-за катетера в горле, писал ручкой в блокнотике. Мы все думали, что он выживет, молились за него. И вдруг отец Тихон берет меня с собой и едет в реанимацию к Саше. Я спрашиваю зачем. Он говорит: исповедовать и причастить. Я спрашиваю:

– А как его исповедовать-то, если он говорить не может?

Батюшка отвечает:

– Ресницами исповедуется, я ему грехи называть буду, а он мне моргать будет, был такой грех или нет.

Приезжаем в больницу, а у Саши уже голова как у негра стала – почернела. Он лежит, дышит тяжело. Отец Тихон его часа полтора исповедовал. Потом слышу, запел батюшка, началось причастие. И Саша, как только прикоснулся Даров Христовых, вдруг вздохнул так сильно и порозовел, на лбу испарина выступила. Доктор реанимационный замельтешил:

– Вы что с ним сделали?

– Святых Тайн Христовых причастили!

Когда выходили из больницы, отец Тихон велел через некоторое время забрать бутылочку, в которую через катетер выливалось содержимое желудка – «чтобы попирания Святынь не вышло». Когда я заехал за бутылочкой, увидел, что Саше сделалось лучше. Но ненадолго.

Через два дня он умер. Во гробе лежал светлый и умиротворенный. Я спросил о. Тихона, мол, за какие заслуги Господь сподобил Сашу креститься перед смертью, омыть все свои грехи, исповедоваться и приобщиться Святых Тайн? Батюшка посмотрел на меня и сказал: «Наверное, человек был добрый».